Борис Орлов - Робин Гуд с оптическим прицелом. Снайпер-«попаданец»

Погода была просто отвратительная, а на душе у меня — и того хуже. Да, знаю, негоже предаваться унынию и роптать на судьбу, но, как я ни старалась подумать о чем-нибудь более благочестивом, например, о житии святых или о чем-нибудь в этом роде, ничего не выходило… Повезло же Берте с Розалиндой! Даже после отъезда Матильды им есть с кем поговорить, кому поверить свои мечты и тайны. Не то что мне! Только матушка меня и понимает, но много ли времени найдется у жены шерифа, чтобы спокойно посидеть и поговорить? Единственная отрада — когда она на сносях… Бывало, что в последние месяцы перед родами она по целым дням не выходила из своей спальни, перекладывая все свои заботы по хозяйству на чужие плечи. Тогда можно было забраться к ней на кровать, улечься и болтать обо всем на свете… Но матушка давно уж не была в тягости — да и немудрено, в тридцать-то четыре года, да еще после того, как произвела на свет Божий девятерых детей. Из которых, правда, выжило только трое — два моих старших брата и я. Но, видно, так уж было угодно Богу…

И вот мы ехали и ехали, и все дальше оставался Дэйрволд, и все тяжелее становилось у меня на сердце. Опять одно и то же — опять сидеть, вышивать, молиться — и так день за днем…

Видно, мысли мои были столь тяжелы, что я и не расслышала, как меня окликнул отец. А между тем он попридержал коня и поравнялся с моей кобылкой.

— На Троицу, Марианна, ты выйдешь замуж за Гая Гисборна! — сказал он. — Я так решил.

И, пришпорив коня, поскакал вперед.

Кровь бросилась мне в голову. Замуж за Гая?! Матерь Божья, да неужели это правда?! Да от одной только этой мысли врата монастыря показались мне раем… Не говоря уж о моей девичьей жизни в родном доме!

Но если отец, словно утратив разум, собирается отдать меня в жены человеку, о котором ходит столь дурная слава по всему нашему графству, то на кого мне уповать и у кого искать защиты, как не у Господа?

Ибо, как ни почитаю я отца своего, но Бога почитаю больше — а в глазах Его вряд ли совершу благочестивое деяние, став женой богомерзкого содомита… да простит меня Отец наш небесный за такие слова.

…Сама не знаю, откуда взялись все эти люди, но мы вдруг оказались окружены со всех сторон. Их было очень много — целый отряд, и вид у них был такой свирепый, что я просто окаменела от страха. Вокруг творился настоящий ад, а я, словно Лотова жена, не могла пошевелиться… Наверное, тогда я хлыст и обронила.

Наши люди были храбры и дрались как львы, но силы были неравны. И нам ничего не оставалось, как во весь опор помчаться назад в Дэйрволд, чтобы искать там защиты.

Но напуганная свистом стрел, моя кобылка — обычно тихая и смирная — вдруг взвилась на дыбы, и я чуть не рухнула в грязь. А может, это и к лучшему? Сломать шею да и оказаться в Царствии Божьем сейчас, а не после долгой тоскливой жизни с человеком, который станет гоняться за всеми окрестными мальчиками, пока я буду увядать, как бесплодная смоковница…

И тут вдруг один из этих ужасных филистимлян оказался прямо передо мной. Он был так же свиреп и грязен, как и остальные, и я уже приготовилась к тому, что скоро встречу апостола Петра. Мне было очень страшно, но я знала, что дочь шерифа даже перед лицом опасности не должна показывать своего страха. Поэтому я просто принялась повторять про себя «Богородицу», но глаза не зажмурила.

Но он не поразил меня стрелой и не пронзил мечом. Вместо этого он протянул мне потерянный хлыст, и на мгновение наши руки соприкоснулись. Господь Вседержитель, я даже и помыслить не могла, что он решится на такое! А он так крепко держал меня и смотрел так, как простолюдины не смотрят. Да и не похож он был на простолюдина — высокий, широкоплечий, с уверенным, властным взглядом. А потом он вдруг взял и поцеловал мою руку! Но в его поцелуе не было и намека на почтительность. Проговорил что-то — а я и слов-то от страха не разобрала… Кажется он назвал мое имя… Назвал и свое — значит, и вправду не из простых, раз так со мной держится. Матерь Божья, да он иноземец! Но что точно он сказал? Что-то такое про ростки или про побеги?…Господь всемогущий, он что — из Плантагенетов?! [20] Фамилия «Дубровский» созвучна с английским словом, обозначающим «побег, поросль». Плантагенеты же носили прозвище «Пылающий росток», что и навело юную Марианну на мысль о связи Романа с королевской династией.

Я подозвал Энгельрика, и мы зашагали к башне-сёртиру, прикрывшись на всякий случай трофейными щитами. Энгельрик сейчас переводчиком потрудится, а то я еще не настолько хорошо освоил местное наречие, чтобы вести дипломатические переговоры.

— Эй! — я ударил ногой в тяжелую дубовую дверь, преграждавшую мне путь в башню. — Сова! Открывай! Медведь пришел.

— Эй, вы там, в донжоне! — озвучивает мою мысль напарник-переводчик.

Тишина. Однако… Заперлись и не выходят. Ну, понять их можно: никому неохота проверять нас на прочность после разгрома на дороге и в поле. А наши, я смотрю, уже полностью освоились и теперь бродят по внутреннему двору манора как по собственной даче. Везде заглядывают и тащат все, что плохо лежит. Во, уже и бочки выкатывают. Готовятся, наверное, к празднованию. Не рановато ли?..

Я еще раз шибанул в дверь рукояткой ятагана и повернулся к Энгельрику:

— Так! Переведи-ка им, чтоб выбрали быстро там внутри себя главного и заставили его говорить с нами. Если откажутся — запалим, к чертям собачьим, манор с четырех концов и проследим, чтоб никто не вылез!

После зычного призыва Энгельса внутри послышалось некоторое шевеление, а затем сверху раздалось:

— Что тебе надо, незаконнорожденный?!

На всякий пожарный я выглянул из-за щита: не собираются ли осажденные швырнуть в нас чем-нибудь тяжелым или острым? Вроде не собираются…

В узком высоком окошке третьего этажа объявился тот самый, с неприличной фамилией, который «меня» повесил. Занятно… Он без шлема, на лбу — белая повязка, на манер камикадзе. Сходства добавляет красное кровавое пятно на лбу. Кто ж это тебя так?..

— И вам здрасьте, — сообщил я, нахально разглядывая хамоватого переговорщика.

Тем временем Ральф Похабнофамильный тоже пригляделся ко мне и чуть не вывалился из окна. Сперва покраснел, потом побледнел, задергал глазом и задрожал губами…

— Робин Хэб? — как-то очень тихо и, я бы сказал, боязливо интересуется он.

Это червив у меня спрашивает или вопрос чисто риторический?..

— Слышь, червив, короче, смотри сюда. Мы соберем все, что понравится в маноре, и отваливаем. Вас не трогаем — возиться неохота. Уйдем — останетесь живы. Но если какая-нибудь шваль надумает мешаться или стрелять нам в спину — не взыщи. Натащим из лесу хвороста, обложим и подпалим к нехорошей маме. Догнал?