Игорь Марченко - На краю Вселенной

— Если Империи больше нет, почему продолжаются войны? — хмуро спросил я. — Неужели это так тяжело, просто жить и не мешать другим? Я видел вашу милость. Трупы тех бедолаг у блокпоста сгниют в полной безвестности. Зато память о ваших злодеяниях переживет века.

Алекс Фролов вздохнул и одним движением пальца задвинул хлыст внутрь цилиндра.

— Мне тебя жаль, капитан. Ты застрял где-то между своим вымышленным мирком и суровой реальностью. Где тебя носило все эти годы, если ты до сих пор не понял, что в мире всегда были и будут войны? Империя и Доминион — это всего лишь монументальные символы человеческой глупости, алчности и других пороков. Можешь ты это уяснить или я зря трачу на тебя время?

Слушая его вкрадчивый и лживый голос, я слышал голос своего демона из снов. Фролов почти дословно повторял его. Они оба пытались меня убедить, что, кроме лжи, смерти и разрушений, никаких иных ценностей и стремлений у человечества больше не осталось. Но им никогда не переубедить меня и не сбить с толку. У меня было свое собственное видение окружающего мира, и я не считал войны единственным смыслом жизни. С такими, как Фролов, мне было не по пути.

— Ты должен решить, на чьей ты стороне и за что сражаешься! Присягни одной из сторон, как делал это прежде, и ты обретешь новый смысл жизни. Ради блага, славы и процветания своей новой родины — Доминиона людей. Интересно, что движет тобой сейчас? Смелость или тщеславие? Ты ведь родился и вырос при режиме Императора, а значит, можешь служить не каким-то непонятным целям и идеям, а во имя доминирования человеческой расы. Сейчас ты пытаешься предать собственную кровь, выступая против своих братьев.

— Складно говоришь, господин посол! — ответил я, проигнорировав протянутую руку. — Только это уже было. Ты прав, я действительно все эти годы убегал от самого себя, а идеалы Империи так и остались для меня чужими. Если я что и взял за правило, так это никогда не идти ни на какие компромиссы со злом в любом его обличье. Мне плевать, чем занимается ваша гнилая контора, вобравшая в себя наихудшие черты прошлого. Я сыт войной по горло и хочу прожить остаток жизни подальше от нее. Даже и не думай меня останавливать. Живи и дальше с кровью своих жертв на руках, если сможешь. Твоя совесть тебе судья…

— Покоя захотел? Значит, ты тоже хочешь сбежать, как и другие трусы и предатели? — Фролов зло блеснул глазами. — Хочешь оставить нас наедине с проблемами и мириадами разъяренных рас, готовых напомнить о давних обидах? Забыть собственные корни и предать Землю, вскормившую и отправившую нас на покорение звезд? Позволь мне с этим не согласиться. Мне проще пустить тебе пулю в лоб, чем, сгорая от стыда, наблюдать за действиями дезертира, решившего ради собственного блага предать остальных! В последний раз делаю вид, что не расслышал твоих изменнических слов. Возвращайся к нам, добейся славы и признания или умри в этой жалкой дыре, окруженный смердящими мертвецами.

Алекс развел руками, тем самым показывая, насколько ему противен окружающий мир, полный дыма, огня и разрушений.

— Брось оружие, капитан, и присягни Доминиону…

— Не я пришел к вам. Мне стыдно, что я отношусь к расе, настолько глупой и слепой, готовой умереть ради собственных амбиций. Ты обратился не по адресу, приятель.

Крепче сжав рукоять ножа, я напряг ноги, готовый отпрыгнуть в сторону. Алекс, заметив это, пристально посмотрел мне в глаза. Прочитав в них суровую решимость и нежелание отступать от выбранной позиции, вздохнул и снова выдвинул хлыст из рукояти.

— Значит, я был не прав. Ты действительно фанатик, готовый бессмысленно умереть.

— Тебе этого не понять. Я вижу белый свет надежды в черном тоннеле безысходности, а ты проклят и обречен вечно бродить во тьме своей глупости и кровожадности.

— Тогда отправляйся к своему свету! — прорычал Фролов, растеряв все свое обаяние и добродушие. — Ты глупец! Нам не нужны дураки. После смерти нет никакой иной жизни, но пока люди помнят наши подвиги, мы не растворимся в забвении. И обретем истинное бессмертие. Ты выбирался из всех передряг по локоть в крови, цепляясь зубами за любую возможность выжить, — и сейчас готов сдохнуть? Это выше моего понимания…

— Я уже говорил, что ты не поймешь. Лучше быть свободным и умереть по собственному желанию, чем оставаться рабом порочных хозяев и отправиться на смерть по их требованию.

— Если бы люди рождались свободными, нас бы здесь не было… — зло процедил Фролов, неуловимым движением сделав выпад хлыстом.

С электрическим жужжанием кончик задел мою щеку, прочертив кровавую царапину. Я поразился скорости, с какой Фролов исполнил этот прием. Что может сделать нож против хлыста?

Немало, пусть он и ограничен в маневре.

Быстро скинув с себя камуфляжную накидку, я остался в изорванной, но зато свободной куртке, не стеснявшей движений.

— Первая кровь. Ее прольется еще немало, — пообещал Алекс, довольный произведенным эффектом.

Вращая хлыстом в воздухе, он выписывал им немыслимые фигуры. После сложной комбинации финтов и отвлекающих движений он вновь нанес удар, но я был к нему готов. Дождавшись, пока хлыст пролетит над головой, я подобрался вплотную к Алексу. Тот попытался уклониться, но кончик моего ножа прочертил у него на бедре кровавую полосу. Теперь пришел его черед шипеть от боли и удивляться моей сноровке.

— Туше! Не стоило недооценивать твою прыть. В следующий раз буду осторожней…

— Следующий раз будет последним… — мрачно пообещал я.

Уклоняясь от кончика плети, я снова принялся сближаться, понимая, что ближний бой — мой единственный шанс на победу. Нужно вынудить его играть по моим правилам. Алекс, предвидя, что лезвие ножа может в следующий раз попасть уже по горлу, бросил плеть на землю и нанес мысленный удар, сконцентрировав в нем всю свою силу. Холодная волна чуть не пробила мой ментальный щит. Фролов был либо сенсом, как я, либо пользовался устройствами псионического контроля, что казалось сомнительным. Мои умения — результат операции, а у него это могло быть врожденным. Его лицо покрылось бисеринками пота. Наш опыт и силы были примерно одинаковы. Я легко блокировал его попытки пробить защиту множественными ударами по одному участку мыслещита, а он без труда отражал мои лобовые удары. Выпады были сродни острию меча, когда, наваливаясь на рукоять, стараешься проткнуть чужой доспех, в любой момент ожидая, что острие соскользнет с гладкого панциря и тогда твоя голова покатится с плеч.

— Ты не можешь в одиночку перевернуть мир! Твое имя… Никто! — задыхался Алекс.

— Люди помнят не имена, а поступки, — парировал я, мобилизуя все силы.

Обхватив его мыслещит ментальными тисками, я из последних сил поднажал. Вспоминая кровь и страдания, преследующие меня целую вечность, я стал перетягивать чашу победы на свою сторону. Чем больше он сжимал мыслещит, уходя в глухую оборону, тем проще мне было затягивать петлю вокруг его сознания. Скоро он будет не в состоянии и дальше отступать. Его уверенность поколебалась и сжалась от страха. Я получил отличную возможность одним ударом сломить его волю к сопротивлению и вывернуть наизнанку ненавистное мне сознание. Победа была близка, но, как и всегда, вмешались обстоятельства. Пуля, выпущенная с большого расстояния, пробила плечо Фролова навылет, а когда его мыслещит пал и я был готов его окончательно сокрушить, ударная волна взрыва раскидала нас в разные стороны. Борясь со звоном в ушах и головокружением, я полз по земле, пока ладони не сомкнулись вокруг рукояти выпавшего ножа. Спрятав его за пазуху, я с трудом поднялся на ноги. Фролов стонал в трех метрах от меня, покрытый с ног до головы кровью и копотью. Вокруг хрустела и трескалась от жара земля. Заряды скорострелок длинными очередями ложились рядом, отсекая меня от врага. Сверху — оттуда, где завывали двигатели хопперов, — спустились на тросах солдаты в красных беретах. Они попытались с ходу сбить меня с ног и защелкнуть наручники на запястьях. Разумеется, такого удовольствия я им не доставил. Может, меня и контузило, но не до потери желания сопротивляться и дальше, для этого потребовался бы взрыв помощнее. Вывернув руку из захвата спецназовца, я схватил ближайшего солдата за предплечье и, резко присев, перекинул его через голову. Приземлившись коленями на грудь солдату, я одним ударом кулака разбил ему гортань. Двое других сбили меня с ног, и мы покатились по земле. Ярость и адреналин кипели в крови, требуя выхода. В ход пошли кулаки и локти. Хруст костей сменился у нападающих воем боли и ругательствами.