Сюзен Коллинз - И вспыхнет пламя

– Тоже правильно, – одобряю я, утерев нос и вновь опрокидывая бутылку.

– А Пит заявил, что я у него в должниках. И расплачусь, только если позволю ему отправиться на арену и защищать тебя.

Так и знала. В этом смысле Пит легко предсказуем. Пока я корчилась на полу чужого подвала, жалея себя, любимую он побывал здесь, беспокоясь лишь обо мне. Сказать, что меня накрывает волна стыда, – значит ничего не сказать.

— Знаешь, проживи ты хоть сотню жизней, и тогда не заслужишь такого парня, – говорит Хеймитч.

– Куда уж мне, – цежу я. – Среди нас троих он лучший, кто бы сомневался. Ну и что ты намерен делать?

– Не знаю, – вздыхает ментор. – Вернулся бы на арену с тобой, только вряд ли получится. Если на Жатве вытащат мое имя, Пит вызовется добровольцем.

Какое-то время мы просто сидим и молчим.

– Тебе, наверное, нелегко придется там, на арене? – говорю я. – Ты же со всеми знаком...

– Ай, какая разница, мне будет тошно в любом случае. – Мой собеседник указывает кивком на сосуд со спасительной влагой. – Может, отдашь обратно?

– Нет, – говорю я, обхватив бутылку руками.

Хеймитч лезет под стол за новой, сворачивает крышку, и тут я соображаю, что явилась не только за выпивкой.

– Все, до меня дошло. Я знаю, о чем пришла попросить. Если мы с Питом окажемся на арене, давай в этот раз постараемся вытащить живым его.

В покрасневших глазах собеседника что-то мелькает. Кажется, боль.

– Ты сам говоришь, при любом раскладе все будет ужасно. Чего бы Пит ни желал, теперь – его очередь. Мы оба в долгу перед ним. – В моем голосе звучат умоляющие нотки. – И потом, Капитолий меня ненавидит, мое дело решенное. А для Пита еще есть надежда. Пожалуйста, Хеймитч. Обещай, что поможешь мне.

Он хмуро глядит на бутылку, взвешивая услышанное, и наконец роняет:

– Ладно.

– Спасибо.

Сейчас не мешало бы заглянуть к Питу, но не хочется. Я пьяна и выжата как лимон – трудно ли переубедить человека в таком состоянии? Нет, придется брести домой, заглянуть в лица маме и Прим.

С грехом пополам поднимаюсь по лестнице; в тот же миг дверь распахивается, и Гейл принимает меня в объятия.

– Прости, – шепчет он. – Надо было бежать с тобой, когда ты предлагала.

– Нет, – отвечаю я.

Перед глазами все расплывается. Самогон из бутылки выплескивается на его куртку, но Гейлу все равно,

– Еще не поздно, Китнисс.

За его спиной прильнули друг к другу мама и Прим. Если мы сбежим – они умрут. И кто защитит на арене Пита?

– Поздно.

Колени подкашиваются, он успевает меня подхватить. В угаре я словно издали слышу звон бутылки, разбившейся об пол. Еще бы, ведь я уже ничего не держу в руках.

Проснувшись, бегу в туалет избавляться от выпитого накануне. По пути вверх самогон с прежней силой обжигает пищевод, только на вкус он стал в два раза противнее. Потное тело дрожит, будто в лихорадке. Уф, наконец организм очистился от этой отравы. Впрочем, яда в крови и так достаточно. В голове забивают сваи, во рту – раскаленная пустыня, в животе точно кошки дерутся.

Открываю душ и минуту стою под теплыми струями, прежде чем замечаю, что не сняла белье. Очевидно, мама вчера раздела меня и сама уложила в постель. Бросаю мокрые вещи в раковину, выдавливаю наголову шампунь. Ладонь как-то странно щиплет. Ну да, она же покрыта сетью мелких и ровных порезов. Смутно припоминаю, как разбивала чужое стекло. Растираю тело мочалкой от головы до пят, прервавшись лишь для того, чтобы проблеваться еще раз, прямо в душе. На этот раз из желудка выходит почти одна желчь. Вместе с пеной она исчезает в водостоке, оставив несколько пузырьков.

Надеваю халат и шагаю обратно в постель, не обращая внимания на воду, капающую с волос. Забираюсь под одеяло. Так вот что должен чувствовать отравленный человек. С лестницы доносятся шаги, и меня захлестывает вчерашняя паника. Я еще не готова увидеться с мамой и Прим. Пора взять себя в руки, принять спокойный и уверенный вид, как тогда, во время прощания перед последними Играми. Нужно быть сильной. Кое-как выпрямляю спину, заправляю мокрые волосы за уши, коснувшись висков (кровь бешено стучит), и собираюсь с духом для встречи. Они возникают на пороге с чаем и тостами Лица – заботливые, печальные. Открываю рот, чтобы разродиться какой-нибудь шуткой, – и вдруг начинаю рыдать.

Вот вам и сильная.

Мама садится на край постели, Прим залезает ко мне, и они вместе гладят меня, мурлыча что-то успокаивающее, дожидаясь, пока я не выплачусь. Потом сестренка подает полотенце, сушит и распутывает мне волосы, а мать ухитряется напоить меня чаем с тостами Одетая в теплую пижаму, накрытая несколькими одеялами, я опять засыпаю.

И прихожу в себя ближе к вечеру, если судить по свету в окне. Нахожу рядом с кроватью стакан воды, залпом его выпиваю. Голова и живот еще не совсем оправились, но мне уже лучше. Поднимаюсь, расчесываю волосы и заплетаю длинную косу. Спускаюсь не сразу – немного медлю на верхней ступеньке, слегка досадуя на себя за вчерашнюю слабость. Этот бездумный побег, пьянка с Хеймитчем и утренние рыдания... Ладно, пожалела себя денек – и хватит. Хорошо, хоть камер поблизости не оказалось.

В кухне мама и Прим снова обнимают меня, но теперь у них более сдержанный вид. Понятно стараются лишний раз не расстраивать. Смотрю на сестренку: неужели это все та же хрупкая девочка, с которой мы попрощались девять месяцев назад? Жатва сама по себе стала испытанием, но то, что последовало дальше – вспышка насилия новой власти в дистрикте, бесконечная череда больных и раненых, за которыми ей слишком часто приходится ухаживать в одиночку, без маминой помощи, – заставило Прим повзрослеть на несколько лет. И потом, она подросла, почти уже догнала меня, хотя дело, конечно, не в росте. Мама протягивает мне кувшин с особым отваром. Спрашиваю еще один, для Хеймитча, и бреду к нему через лужайку. Бывший ментор только-только продрал глаза. Он молча принимает кувшин. Мы сидим бок о бок, потягивая отвар, и наблюдаем через окно, как садится солнце. Почти идиллическая картина. С улицы доносятся чьи-то шаги. Это, должно быть, Хейзел. Не угадала: пару минут спустя входит Пит и швыряет коробку с пустыми бутылками на стол.

– Готово, – объявляет он.

Ментору стоит большого труда хотя бы сосредоточить взгляд на бутылках, поэтому я говорю за него:

– Что готово?

– Я вылил все ваше пойло в канаву, – пожимает плечами Пит.

Хеймитч подскакивает и начинает рыться в коробке.

– Ты... что сделал? – переспрашивает он, не веря своим ушам.

– Остальное разбил, – прибавляет нежданный гость.

– Он купит еще, – успокаиваю я.

– Нет, не купит, – щурится Пит. – Я ходил к Риппер, сказал, что немедленно донесу властям, если продаст одному из вас хотя бы стакан. На всякий случай еще и деньгами ее задобрил, хотя, по-моему, довольно было и страха перед миротворцами.