Сюзен Коллинз - И вспыхнет пламя

За лесом давно не видно родных мест, но я продолжаю стоять у окна. В этот раз можно даже и не надеяться на возвращение. В прошлом году я обещала Прим сделать все, чтобы победить» А теперь поклялась себе, что спасу Пита. Эта поездка – в один конец.

Я-то старалась, придумывала прощальные слова. Хотела захлопнуть двери, оставить близких людей, хотя и в печали, зато в безопасности. Но Капитолий украл даже это.

– Напишем письма, Китнисс, – произносит Пит у меня за спиной, – Пожалуй, так даже лучше. Оставим после себя что-то осязаемое. Хеймитч доставит конверты, если... придется.

Киваю и ухожу к себе в купе. Сажусь на кровать. Нет, письма – не для меня. Это как с речью в память Руты и Цепа в Дистрикте номер одиннадцать. В голове все казалось ясным и четким, и даже когда я обращалась к толпе, а вот взять ручку и перенести слова на бумагу – сплошное мучение. К тому же они должны были сопровождаться объятиями, поцелуями… Я бы погладила волосы Прим, коснулась бы лица Гейла, сжала бы руку Мадж. А что это за довесок – деревянный ящик с моим холодным, окоченевшим телом?

Душа разрывается, но слез нет. Хочется свернуться калачиком и проспать до завтрашнего утра, до самого Капитолия. Но у меня есть задача. Нет, больше, чем просто задача. Моя предсмертная воля. Спасти жизнь Пита. И я должна быть на высоте, насколько это возможно перед лицом разъяренного Капитолия. Ничего не получится, если все время горевать о близких, оставшихся дома. «Отпусти их, – велю я себе. – Попрощайся, забудь». Собрав последние силы, поочередно представляю себе каждого из них и мысленно отпускаю на волю, словно птиц из надежных клеток в моей груди, накрепко запирая дверцы, чтобы никто не вернулся.

Когда Эффи приходит за мной, на душе – пустота и легкость. Оказывается, это не самое неприятное чувство.

За ужином у всех подавленное настроение. Мы подолгу молчим; слышно только, как на столах меняют тарелки. Холодный овощной суп-пюре. Рыбные пироги со сливочной пастой из лайма. Снова эти мелкие птички под оранжевым соусом, с диким рисом и водорослями. Шоколадный заварной крем, усыпанный вишнями.

– Мне нравятся твои новые волосы, Эффи, – подает голос Пит (время от времени эти двое пытаются завязать разговор, который никто не поддерживает).

– Спасибо. Я подбирала парик под цвет броши Китнисс. Думаю, тебе нужно дать золотой браслет на лодыжку, а Хеймитчу – на руку, тогда все увидят: мы одна команда.

Похоже, Эффи и не догадывается; что моя сойка-пересмешница стала символом Сопротивления. По крайней мере, в Дистрикте номер восемь. В Капитолии это по-прежнему занятная безделушка, напоминание об особенно увлекательном сезоне Голодных игр. Настоящие мятежники не изображают секретный знак на прочных золотых украшениях. Скорее уж, на хрупком печенье, которое всегда можно съесть, если понадобится.

– Отличная мысль, – соглашается Пит. – Что скажешь, Хеймитч?

– А, все равно, – отвечает он.

Наш ментор больше не пьет, но, кажется, очень хочет. Заметив его страдания, Эффи велит унести свое вино. Бесполезно: на Хеймитча жалко смотреть. Будь он трибутом, свободным от всяких долгов, – давно залил бы глаза. А теперь ему предстоит вытащить Пита с арены, из толпы своих же старых приятелей, и неизвестно, что из этого выйдет.

– Может, и Хеймитчу купим парик? – шучу я, пытаясь разрядить обстановку, и получаю в ответ рассерженный взгляд.

Шоколадный крем с вишнями мы едим в гробовой тишине.

– Запись Жатвы будем смотреть? – осведомляется Эффи, прикладывая белую льняную, салфетку к краешкам губ.

Пит идет за своим блокнотом, и мы собираемся в купе с телевизором – посмотреть на своих соперников. Едва успеваем занять места, как звучит мелодия гимна, и передача начинается.

За всю историю Игр было семьдесят пять победителей. Пятьдесят девять из них еще живы. Многие лица я знаю по прошлым сезонам или по пленкам, просмотренным по приказанию Пита. Некоторых невозможно вспомнить – настолько переменил их возраст, наркотики или пьянство. Как и ожидалось, Дистрикты номер один, два и четыре предоставили самое большое количество профи. Впрочем, и остальные смогли насчитать хотя бы двоих трибутов разного пола.

Жатвы мелькают очень быстро. Пит аккуратно рисует звездочку напротив каждого имени, прозвучавшего в лотерее. Хеймитч с бесстрастным лицом наблюдает, как его давние друзья один за другим поднимаются на сцену. Эффи вполголоса охает: «Ой, только не Цецелия!» или «Ну да, что за бой без Рубаки?» – и то и дело вздыхает.

Пытаюсь удержать в голове список соперников, но, как и в прошлом году, все кончается легкой мигренью. В память врезаются несколько человек. Классические красавчики, брат и сестра из Первого дистрикта: побеждали два года подряд, когда я была еще маленькой. Доброволец Брут из Второго (ему слегка за сорок): ждет не дождется возращения на арену. Миловидный Финник с бронзовой шевелюрой из Дистрикта номер четыре: короновался десять лет назад, когда ему стукнуло четырнадцать. Вместе с ним вызывают какую-то юную истеричку с развевающимися каштановыми волосами, но ее место спешит занять восьмидесятилетняя старуха, которая не может подняться на сцену без палочки. Следующая – Джоанна Мэйсон, единственный живой трибут женского пола в Дистрикте номер семь; победила за счет того, что прикинулась слабенькой и беспомощной. Женщина из Восьмого, та самая Цецелия – за ней бегут трое детишек, ловят за руки, льнут к ногам. Ну, и Рубака из Дистрикта номер одиннадцать. Знаю, мой ментор к нему особенно привязан.

И вот звучит мое имя. Наступает очередь Хеймитча. Пит вызывается добровольцем. Кто-то из дикторов смахивает непрошеную слезу: еще бы, теперь нам, безумно влюбленной парочке из Двенадцатого, уже никогда не быть вместе. Впрочем, слеза высыхает, и тут же следует бодрая фраза:

– Держу пари, это будет лучший сезон среди всех!

Хеймитч уходит молча. Эффи бросает парочку замечаний об избранных игроках и, не получив ответа, желает нам обоим спокойной ночи. Я долго сижу и смотрю, как Пит вырывает из блокнота страницы с уже ненужными именами.

– Может, поспишь? – предлагает он.

«Я не справлюсь с кошмарами без тебя», – проносится у меня в голове. Уверена, эта ночь будет просто ужасной. Но не могу же я пригласить его снова в свою постель. Мы почти не притрагивались друг к другу с той самой ночи, как Гейла высекли на городской площади.

– Чем собираешься заниматься? – интересуюсь я.

– Еще раз прогляжу свои записи. Надо же уяснить себе, что нас ждет. Утром все обсудим. Иди спать, Китнисс, – говорит он.

Я следую его совету и, разумеется, через пару часов просыпаюсь от кошмара, в котором старуха из Четвертого дистрикта превратилась в гигантскую крысу и острыми зубами вцепилась в мое лицо. Знаю, что закричала, однако никто не пришел. Ни Пит, ни хотя бы кто-нибудь из капитолийского персонала. Натягиваю халат, чтобы немного умерить озноб, от которого все тело покрыто «гусиной кожей». Оставаться в купе невозможно, и я решаю пойти поискать кого-нибудь. Хочется чаю или горячего шоколада. Может, Хеймитч еще на ногах. Не верю, что он смог заснуть.