Мария Семенова - Ошибка «2012». Мизер вчерную

— Вадик, если что, я по оперативной части, — сказал он старлею Балалайкину, вышел за периметр, сел в реанимированную «четвёрку» и поехал на свиноферму.

Зря ли говорят, что чем больше узнаёшь людей, тем сильнее тянет к собакам? Не зря, конечно, но к собакам Колякин всегда был равнодушен. А вот свиньи… эти милые пятачки, эти умные глаза в длинных девичьих ресницах… Колякин крутил руль, нетерпеливо давил на газ — и никак не мог отделаться от странного чувства, которое мешало предвкушению блаженства. Многолетний опыт научил его доверять внутреннему голосу. Он даже остановил машину, сосредоточился и сообразил: у него никак не шло из головы лицо Балалайкина.

Какое-то не такое, неправильное, непривычное. Какое именно — сформулировать Колякин не брался. То ли болезненное, то ли, напротив, надменное. Балалайкина словно бы со всех сторон окружало нечто низкое, гадкое, заслуживающее лишь одного — на лопату и в сортир, чтобы не воняло. И старлей ждал только сигнала, собираясь именно так со своим окружением и поступить. С чего бы?..

Занятый подобными мыслями, Колякин почти на автопилоте миновал ворота подсобного хозяйства. Припарковался на обычном месте, хлопнул дверцей, огляделся кругом… Странности, начавшиеся с Балалайкина, явно продолжались и здесь. Свинарь Сучков с помощником обыкновенно выбегали встречать, едва заслышав звук мотора, приветствовали с поклонами аж у самых ворот. А вот нынче не встречают. Неужели напились? Или на свободу по условно-досрочному расхотелось?..

Пожав плечами, майор открыл своим ключом калитку и двинулся через ухоженный дворик по направлению к свинарнику. И почти сразу услышал звук, от которого перед глазами заклубился жирный дым и качнулся ковш экскаватора, протянувшийся из темноты. Это был именно тот визг недорезанной свиньи, о котором мы очень любим упоминать, хотя по реалиям современной жизни его мало кто слышал.

— Карменсита! — ахнул майор и ворвался внутрь, открыв не в ту сторону крепкую деревянную дверь и даже этого не заметив.

Сучков, словно булку, держал в руке недельного поросёнка, обглоданного почти до костей. В другой руке у него был длинный отточенный нож. Сучков метался по загону, охотясь за уцелевшими поросятами. Его напарник Филя орудовал вилами, на которых уже корчилось визжащее тельце.

— А ну, прекратить! Стоять! — чувствуя, как съезжает набекрень мироздание, сорвал голос Колякин. — Сгною, суки, стрелять буду!..

Никто не ответил ему. Сучков откусил от своей «булки» и взмахнул ножом. Филя поудобнее перехватил вилы и пошёл на майора в атаку. Длинные острые зубья зловеще поблёскивали, плывя в воздухе. Они целили Колякину точно в грудь.

— Ты что творишь?!. — начал было майор, но даже не закончил фразы, поняв: урезонивать этих двоих было всё равно что пытаться усовестить цунами.

«А рожи-то… как у Балалайкина, один в один», — сделал неожиданный вывод майор. Попятился, оценивая реалии, пошарил взглядом по сторонам и увидел лопату. Добротную, поработавшую, с длинным черенком, крашеным, чтобы влага не впитывалась. Лопата была совковая, но и то хлеб. Очень неплохое оружие в умелых руках — а школу Колякин прошёл в своё время суровую.

Он схватил лопату, качнул на руке, занял позицию и принялся ждать. Рычащий Филя налетел звериным прыжком, и железо лязгнуло о железо, продолжая давний спор между трезубцем и алебардой [175] Лопата, особенно штыковая, по своим боевым возможностям близка к алебарде. . Отбиваясь, майор только удивлялся силе и резкости тощего, неказистого, плюгавого свинаря. Вилы разили, как на древнеримской арене, Колякин быстро понял, что без военной хитрости ему хана. Да что — ему! Опасность грозила Карменсите: Сучков уже приближался к загону, где находилась очень беременная, неповоротливая свиноматка. Промедление было воистину смерти подобно, и Колякин медлить не стал.

«Получи, фашист, гранату…»

Он метнулся вперёд и сделал стремительный выпад. В голову супостату полетела граната не граната, но добрая порция опилок, мокрых, слежавшихся, похожих на городской оттепельный снег.

— Ыр-р-р-р… — Филя зажмурился, отступил… и тут же получил по полной программе. В пах, в колено, в локоть, в печень и по голове. Причём последний удар, дабы греха не брать, Колякин метил в плечо, но усталость и напряжение взяли своё — лопата угодила в висок. Хорошо угодила, острым углом, так что по черенку в руках отдалось… Это значило, что тонкую височную кость наверняка проломило. Однако свинарь лишь покачнулся, мотнул головой и вновь пошёл на майора. Он двигался лишь чуть медленнее прежнего.

— Ах ты, гнида! — Майор отшвырнул вилы и уже осознанно, расчётливым движением достал Филю по голове. А когда противник упал — беспощадно занёс «алебарду» над его шеей. Может, его ждало впереди разбирательство и всякие кары, но это будет потом. Сейчас, в данную конкретную секунду, имело значение лишь одно: либо ты убьёшь, либо тебя…

Он тотчас обернулся, ища взглядом Сучкова… и закричал — нет, не с торжеством победителя, а от ужаса и бессилия. Сучков, поигрывая красным от крови ножом, уже входил в загон к Карменсите.

— Стой, гад! — бросился майор по проходу. Споткнулся, вскочил, рванул дальше. Он не успевал, не успевал, не успевал…

…И тут двери свинарника с коротким грохотом слетели с петель и внутрь живым танком ворвалось что-то бурое и всклокоченное.

Сказать, что вепрь был огромен, значит, ничего не сказать. Сказать, что ужасен, значит, промолчать в тряпочку. Жуткий, размером с быка, он пролетел мимо шарахнувшегося майора. Доски пола стонали у него под копытами, свирепые глазки горели, как два багровых прожектора.

— Это он, он, кабан Василий, — вернулся вдруг к Сучкову дар человеческой речи. — Подходи, вепрь Эриманфский! — истошно заорал свинарь, обращаясь почему-то к производителю Роланду. — Подходи, сволочь, сейчас бабе твоей будет харакири!

И кабан Василий подошёл. Сделал он это со стремительностью крылатой ракеты, так что насчёт харакири у Сучкова не вышло. Блинчиком улетела выбитая калитка, и бывший свинарь с хрипом влип в стену — щетинистое, увенчанное бивнями рыло проломило нелюдю грудь. Сбросив его на пол, вепрь занёс копыто и чугунным молотом обрушил на голову супостату.

Развернувшись в тесном загоне, Василий обнюхал Карменситу и призывно зарокотал. Та жалобно и с надеждой хрюкнула что-то в ответ. Бок о бок они устремились сквозь выбитые двери наружу, следом хлынули выжившие поросята… И Колякин с Роландом остались в свинарнике совсем одни.

Правду сказать, особого облегчения майор не испытывал. Кровь, блуд, непонятки, двое холодных. Один завален лопатой с его, Колякина, «пальчиками». Другой точно в двухтонный пресс угодил. Иди рассказывай потом, что это постарался кабан Василий из Эриманфских вепрей. Стопудово в дурку закроют.