Мария Семенова - Ошибка «2012». Мизер вчерную

«Спутниковое, программ до хрена, а смотреть нечего… — Павел Андреевич сплюнул на пол, только утром намытый бабкой в надвинутом староверском платке… Горестно вздохнул и принялся работать „лентяйкой“. — Лажа. Параша. Отстой…» Потом вдруг остановился: увидел знакомого. Старого знакомого, гаишника по кличке Коля-Штука-баксов. Конечно, это вам не Толя-Дай-откат или не Миша-В-Клюве-Три-Процента, но всё одно фуфел авторитетный, без штуки баксов лучше не подходить, откуда и прозвище. По сути — гнида, по званию — генерал. Ишь, харя в экран как следует не помещается…

А Коля-генерал давал интервью. Сдержанно, бодрым голосом, в оптимистичном ключе.

— Скажите, Николай Николаевич, — почтительно спрашивали его, — как вообще дела на дорогах? Что ваше ведомство предпринимает в плане законности и безопасности?

— У нас всё под контролем, — сверкая блестящими регалиями, сурово отвечал генерал. — А в плане законности… В духе государственных реформ… согласно воле гаранта… Всё для народа. А ещё…

Он не сидел бы на своём месте, если бы не умел любую ситуацию прокомментировать вот так — обтекаемо, не придерёшься… и ни о чём. Лютый зло выругался, гневно переключил канал… И чуть не запустил пультом в ни в чём не виноватый экран: оттуда, улыбаясь, щебетала о чём-то улыбчивая китаянка.

Он даже обрадовался, когда под окном взвизгнули тормоза. Никак периферийные кореша пожаловали? Сейчас опять начнут ходить на цырлах, заглядывать в глаза, хвостами вилять… И ведь не от большой любви — от безнадёги. Засиделись пацаны в лесах и болотах, вдоволь хлебнули деревенской прозы, а хочется ведь туда, где бабки, бизнес, перспектива… Только кому они там, на хрен, нужны? Правильно, никому. А вот если Паша Лютый слово скажет, то, очень может быть, на что-то сгодятся… Впрочем, заветное слово он скажет ещё не скоро, вначале надо раны залечить. Табло выправить. Ну да ничего, Павел Андреевич ещё возьмёт своё. И китаёзу уроет…

На улице между тем захлопали двери, и сквозь затянутое марлей окно стали различимы голоса. Да, точно они, Тяни-Толкай с Долгоносом.

— Ы-ы-ы-ы! — громко произнёс Павел Андреевич, потому как ничего другого произносить пока не мог. Сел, дотянулся и тапкой приголубил по уху Сеньку Тузика, мирно кемарившего по соседству. — Ы-ы-ы-ы!

— У-у-у-у, — произнёс тот, открывая глаза. Он тоже был пока ещё не в ладах с речью. — У-у-у-у…

Догадливый таджик подхватил костыли и проворно зашкандыбал к двери. Вечером он будет угощать деда Ваню присланной из дому вяленой дыней и курагой, полезной для сердца, а тот его — свежими оладьями и препаратом «Кальций-никомед» для скорейшего заживления кости. Они договорятся о ремонте обветшавшего туалета и о покупке правильного чугунного казана. Но это потом. А пока надо было бежать, срочно бежать…

Через две минуты дверь палаты открылась вновь — пожаловали самоотверженные пещёрские авторитеты. После памятной разборки один до сих пор хромал на ту ногу, которая в данный момент больше болела, другой, разговаривая, приставлял к уху ладонь. Ладно, будет и на нашей улице праздник, отольётся узкоглазым горючая русская слеза…

— Павлу Андреичу снаги немерено. — Тяни-Толкай и Долгонос с понтом сгрузили на стол доставленный харч. — И тебе, Сеня, не хворать.

«Ишь, молодые, борзые, совсем как я когда-то… — с одобрением подумал Лютый и ностальгически вздохнул, вспомнив юность. — Да ну, есть ещё порох в пороховницах. Хватит, чтобы разнести поганых лямло [178] Лямло (фырган) — китаец (феня). к чёртовой матери. Погодите, срастётся челюсть, сойдут синяки, и вот уж тогда…»

Ужин выдался правильный. Коньяк, рыбная нарезка, копчёный свиной бок. Этот последний, местного производства, уже распробованный Лютым, был превыше всяких похвал, а вот коньяк — так себе, палёный, к такому точно не помешал бы лимон [179] Существует стойкое заблуждение, что коньяк нужно закусывать лимоном, однако он забивает рецепторы на языке, а с ними и вкус. На самом деле коньяк не закусывают вообще, ибо его не пьют, а смакуют. .

— Ну, чтоб у наших короедов были крутые корынцы [180] Корынцы — отцы (феня). ! — поднял свой стакан Тяни-Толкай.

Лютый, которому мешала повязка, выпил через трубочку, Тузик поперхнулся, закашлялся, ругнулся про себя. Ну, мать твою жёлтую так-растак!..

— После первой и второй промежуток небольшой, — снова налил Тяни-Толкай, и они с Долгоносом занялись закусками.

Для двоих раненых всё приходилось нарезать тонкой лапшой, чтобы подержать на языке и глотать не жуя. По мнению докторов, им ещё долго будет противопоказана правильная жратва. Ну, узкоплёночные, ну, падлы!.. Всё, доигрались, будет вам хана!

— А начинать, — сказал Тяни-Толкай, когда приговорили первую и откупорили вторую, — надо с мохнорылого, он у них там паханует, тварь узкоглазая.

Сказал и привычно потёр левое ухо, в котором так и стоял звон. Опять же с подачи того самого мохнорылого.

— Ы-ы-ы-ы, — согласился Лютый. Дескать, да, будем гада валить. Сунул трубочку в стакан, морщась, выпил, перевёл дыхание, втянул в рот тоненькое рыбное волоконце. — Ы-ы-ы-ы!

«Всех будем валить, всех. Без разбора, для порядка. Всех, я сказал!»

Настанет ли время, когда он снова будет раскусывать крепкими зубами нежные свиные хрящи и с аппетитом жевать? Отрывать, опять же зубами, от цельной рыбины упругую копчёную спинку, облизывать текущий на подбородок солоноватый жирок?..

Иногда, особенно вот как сейчас, когда он делал запрещённые врачами движения, пытаясь жевать, ему казалось, что светлый час не придёт уже никогда…

На Павла Андреевича вдруг накатило волной что-то страшное, мрачное, липкое. И не то чтобы его бросило в тоску после выпитого, нет. То есть, понятно, коньяк в сочетании с эфемерной закуской несколько усугубил эффект, но дело было по большому счету не в нём.

Лютый внезапно вспомнил Соликамск, пересыльный централ. И себя, пацана-первоходку, закрытого ментами в «стакан». В стылую вертикальную нору размером с гроб, сплошь покрытую изнутри железной «тёркой». Закрыв, его там… забыли. А он до сих пор помнил свой хриплый страшный крик, помнил дикий ужас заточения, бессилие и беспросветный мрак. Железные шипы, холодные, точно смерть, сдирали кожу в самом деле как тёркой. Боль, ярость, ненависть, воскресшая злоба девятым валом захлестнули Лютого… и он не удержался, заорал — даже и больная челюсть не помешала.

И внезапно понял, что кричал не один. Ему хором вторили за столом кореша. «Убивать! Насиловать! Разрушать! Уничтожать!»

Они объявляли смертельную войну этому поганому миру — войну до победного конца. По праву избранности. По праву крови!..

Их лица словно окаменели, теряя человеческие черты, рты судорожно щерились, в хищных глазах горели злоба и голод. Этот сволочной мир годился разве что в пищу своим природным господам.