Артем Мичурин - Песни мертвых соловьев

– Пойдем огородами вдоль трассы, – резюмировал капитан. – Скоро должен быть мост.

Мы свернули налево и, выйдя к первому параллельному дороге прогону, взяли прежнее направление.

– Ты глянь, – указал Сиплый на окно ближайшего дома с треснувшим, но все еще держащимся в раме стеклом, – занавесочки, горшки цветочные. О, смотри-ка, велосипед!

Да, здешние улочки в сравнении с посещаемыми мною ранее брошенными городами и поселками имели совсем другой вид. Тут не было пустых, ободранных, как липка, коробок, которые стояли посреди леса инородными выростами. Все дома выглядели так, будто их и не покидали. Просто в один прекрасный момент люди исчезли отсюда. Раз – и никого. На крышах листы оцинкованной жести, черепица, двери закрыты, провода висят меж покосившихся столбов, на деревьях болтаются обрывки сгнивших бельевых веревок, лежат возле стены грабли, лопаты, ведра, лейки. Вот валяется алюминиевый каркас детской коляски с ошметками резины на ободах, мотокультиватор уткнулся рогатым рулем в землю. А вот собачьи кости у цепи, висящей на протянутом вдоль забора тросе.

– Видать, сильно народ спешил, – поделился наблюдением Ткач.

– Эх, – вздохнул Балаган, – нам бы грузовичок тонн на восемь. Чую – добра тут немерено.

– И на хера тебе восемь тонн фонящего барахла? – поинтересовался Гейгер.

– На базар бы ивановский свезли. Там, думаешь, проверять станут?

– Жадный ты, Балаган. Жадный и недальновидный. Пока с этим говном будешь возиться, такую дозу словишь, что никакие деньги уже не пригодятся.

– А героин как же? И он радиоактивный?

– Не факт. Если, конечно, порошок там, где мы думаем. Да и радиацию он держит куда хуже, чем железки.

– Радиоактивный героин, – пришло мне на ум. – Что может быть полезнее для здоровья?

– Только высокотоксичный цианид, – подсказал Сиплый.

– Ух, сколько народу потравится, ежели так, – огорченно вздохнул Гейгер.

– Ничего, – успокоил капитан. – Земля чище будет.

Район малоэтажной застройки скоро сменился многоквартирными коробками и небольшим участком леса, за которым, по правую от дороги сторону, развернулся городской пейзаж.

– Что там? – указал Ткач на стоящий у поворота щит с почти нечитаемой надписью.

– Поселок Биокомбината, – ответил я, приглядевшись.

– Замечательно, – сверился капитан с картой. – Дальше будет мост через Клязьму.

– Надеюсь, целый, – поделился переживаниями Гейгер.

– Завтра узнаем. На ночь остановимся тут.

Под место ночлега Ткач определил девятиэтажную кирпичную башню на краю поселка. В первую вахту, как обычно, заступил сам, взяв меня за компанию. Разместились на лестничной площадке между двумя последними этажами. Остальная троица отправилась дрыхнуть в квартиру пролетом выше, заблаговременно проверив фон и расставив сюрпризы на подходе к нашему убежищу. Потрещав счетчиком, Гейгер отсоветовал облокачиваться на перила, приближаться к стальным дверям и лифту.

– Не завалило бы нас тут, – я легко просунул палец в пересекающую наружную стену трещину.

– Больше полувека простоял, а сегодня рухнет? – ответил риторическим вопросом Ткач. – Вряд ли. А вот просквозить – это запросто.

Сидеть без движения действительно было холодновато, да еще и ветер на такой верхотуре дул – будь здоров.

Капитан отступил от окна и закурил, пряча огонек в ладонь.

– Ты так и не рассказал про семью, – напомнил я о замятой было теме.

– Хм. После нашей вчерашней беседы о методах воздействия как-то не тянет откровенничать на этот счет.

– Значит, семья все же есть? Да брось. Ты ведь мне не должен. Пока. Или кинуть собрался?

Ткач, качая головой, выпустил струйки табачного дыма и поскреб щетину.

– Бля, опять все с ног на голову перевернул. Как это у тебя выходит? Я ему – «Не греши», а он мне – «Покайся».

– Ну так?..

– Была. Была семья. Жена-красавица, двое сыновей: одному три года, второму – полтора. Мишка и Серега, – капитан, неожиданно помрачнев, одной затяжкой сжег папиросу до самых губ и забычковал окурок о стену.

– Что с ними случилось?

– Умерли.

– Как?

– Не твое дело.

– Надеюсь.

Ткач посмотрел на меня с явной враждебностью.

– Плохая шутка.

– Ты о чем? Ладно-ладно, остынь. Не хочешь – не рассказывай. Какие мы нежные. Я, между прочим, тоже почти всей семьи лишился.

– Что произошло?

– Замочил ублюдков.

– Блядь!

Капитан в сердцах сплюнул, прошел полпролета вниз и, сев на ступеньку ко мне спиной, достал очередную папиросу.

– Так ведь не от хорошей жизни. Тут, понимаешь, либо я, либо меня.

– Избавь от подробностей, – он еще немного помолчал, но скоро любопытство взяло верх. – Правда или опять пиздишь?

– А что в моей истории такого невероятного?

– Родных отца и мать?

– Нет. Отец – громко сказано, да и не родной. Тех, биологических, я не знаю. Но хотел бы познакомиться.

– А у самого-то дети есть?

– Может и есть. С каждой шлюхи отчета не требовал.

Ткач понимающе усмехнулся:

– Теперь на это вся надежда.

– Боишься без следа сгинуть? Знаешь, некоторые верят, что душа жива, пока живет память о человеке. Но я ни разу не слышал уточнений по поводу характера этой памяти.

– В таком случае тебя ждет долгая загробная жизнь.

– Мне и нынешняя наскучить не успела. Есть многое, что стоит увидеть.

– Например?

– Центнер героина. Кстати, ты не думал о том, чтобы самостоятельно сбыт организовать? Навар будет в разы выше.

– Нет, это не по мне.

– Так ведь я не предлагаю стоять на углу с парой доз. Вопросы распространения готов взять на себя, нужные контакты имеются, а ты мог бы обеспечить охрану нашему совместному предприятию. В таком деле нужно много-много злых людей. Мне кажется, собрать их – не проблема для капитана отряда.

– Возможно, – в голосе Ткача появились нотки заинтересованности.

– Сиплый тоже мог бы пригодиться.

– А остальные?

– Остальные… пусть сами решают. Либо сдадут товар по дешевке, как ты и планировал, либо присоединятся к нам за большую долю, но…

– …не равную?

– Разумеется. Хотя наилучшим вариантом было бы…

Капитан сложил физиономию в гримасу средней степени недовольства.

– На первый раз я сделаю вид, будто ничего не слышал.

– Хорошая мысль.

Уверен, появятся и другие. Всегда появляются. Нужно лишь слегка удобрить почву.

Дежурство прошло спокойно. Отбдив свое, мы передали вахту Балагану с Сиплым и устроились на отдых в обжитой предшественниками квартире, оказавшейся, к слову, довольно уютной – две просторные комнаты, кухня, санузел, шкафы и серванты, покоробленные перепадом температур, сгнивший диван и кресла, ржавый холодильник, барабан с мотором от стиральной машины в куче жестяной трухи, толстенный слой пыли и затхлый смрадный воздух. Но больше всего меня порадовал телевизор. Раньше я уже видел подобные штуки, обычно небольшие, а этот был просто громадный. Он гордо возвышался на стеклянной тумбе с алюминиевыми опорами, в компании почетного караула из двух колонок по сторонам и одной, здоровенной, снизу. Экран вздулся и пошел волнами, пластик растрескался, стал хрупким, как уголь, мелкое черное крошево осыпалось на пыльное стекло. Телевизор стоял в ногах большой двуспальной кровати, а я лежал на ней, застелив гнилой матрас пологом, и думал – что здесь смотрели полвека назад? В собрании Валета было много старых журналов с телепрограммами. Они пестрели ни о чем не говорящими мне названиями передач и фильмов. А еще там были новости. Любопытно, какие новости показывал экран этого телевизора в канун войны? Тревожные, полные напряжения и зловещих предвестий? Или самые обычные, ничем не примечательные, будничные, которые и новостями-то назвать сложно? Судя по брошенным домам и суматохе на дорогах, пиздец нагрянул без предупреждений. Я встал с кровати и подошел к окну. Высоко. Внизу река, мост вроде уцелел, за рекой россыпь домишек, лес, что-то похожее на промзону… Москвы не видно. А было ли видно взрывы? Пожалуй. До столицы всего двадцать километров – рукой подать. Каково это? Вот живешь-живешь в своей уютной квартирке, просыпаешься каждое утро, чтобы пойти на работу, берешь из холодильника пожрать, наливаешь чаю, садишься перед телевизором, жуя, смотришь хуйню в утренних новостях, и вдруг… А может, счастливый владелец громадного телевизора еще спал, когда все случилось. Спал и видел сны, навеянные безмятежной сытой жизнью. Улыбаясь, терся холеными щеками о накрахмаленную подушку, и вдруг… Что он ощутил, увидев за окном крах привычного мира? Как повел себя, прокумекав, наконец, сонными мозгами суть произошедшего? Впал в прострацию, отчаяние, ярость, рехнулся? Или… обрадовался? Может, он – уставший от монотонной рутины с ее ватными эмоциями – почуял то самое, что сидело в нем очень глубоко, под слоем выдуманных проблем и смехотворных целей. Может, счастливый владелец громадного телевизора ощутил в тот миг, остро, до спазмов и зубной ломоты… жизнь.