Андрей Буровский - Ад закрыт. Все ушли на фронт

Петя ощущал то же самое, только не сумел бы высказать это так же откровенно и прозрачно, как Вальтер. Было что-то очень немецкое в этой сумрачной готовности называть вещи своими, пусть самыми страшными, именами.

А замок Грюнфенштейн жил себе и жил своей жизнью. Приезжали и уезжали люди, собирались люди в столовую на завтраки и ужины, велись долгие беседы главы клана и его доверенного библиотекаря. Вальтер и Петя не участвовали в этом. Они так и жили в одной из комнаток верхнего, третьего этажа. Много комнат наверху отпирали и убирали только к приезду гостей. Если не шуметь, если читать и разговаривать по ночам, никто и не заметил бы появления там новых людей. Появлялся фон Берлихинген, приносил еду и воду; к смущению Пети выносил ночные горшки, а главное – подолгу расспрашивал их о самых различных вещах. Улыбаясь, господин Эрик даже советовал ребятам вести себя пошумнее и поразвязнее, в конце концов, в замке ведь жило привидение Пьяного Готлиба!

Был этот Готлиб садовником одного из фон Штауфеншутцев еще в семнадцатом веке, и был он хорошим садовником, да только слишком много и часто употреблял внутрь анисовую водку. Почему Готлиб выкорчевал прекрасную алую розу перед окнами хозяйского кабинета, история умалчивает. То ли сделал он это случайно, в состоянии особенно острого опьянения, то ли желая досадить за что-то хозяину… разное говорили. Уничтожить эту розу было неосторожно со стороны Готлиба, потому что посадила ее покойная жена фон Штауфеншутца, его любовь нескольких десятилетий. Тот часто приходил в сад, садился на скамейку и часами любовался розой, последней памятью о жене.

– Эльза словно оживает этим цветком! – говорил он.

Увидев вырванный, разрубленный на несколько частей куст, в ярости схватил фон Штауфеншутц тяжелую садовую скамейку и огрел по башке садовника Готлиба… Тяжела рука рыцаря, умевшего развалить скачущего всадника надвое – и мечом, и боевым топором. Самое трудное было потом тайно закопать труп, и тогда появился в замке Пьяный Готлиб: огромный, неопрятный и нетрезвый. Не раз садился он на ступеньки винтовой лестницы между вторым, господским, и третьим, гостевым, этажом, горько рыдал и причитал, просил прощения у хозяина, но вместе с тем и корил его за чрезмерную жестокость.

– Ну, звезданул бы ты меня по любому другому месту, хозяин! – восклицал Готлиб, размазывая по свирепой физиономии призрачные сопли и слезы. – Слова бы тебе я не сказал!

Говорят, что хозяин и гости сердились на Пьяного Готлиба за причиняемый им великий шум и швыряли в него всякой дрянью, после чего призрак незамедлительно исчезал. Но спустя два столетия нравы переменились, а в замке обитали более впечатлительные потомки убийцы. Их раздражали полуночные рыдания, а швырять в привидение сапогами и объедками они полагали некультурным. Еще их ужасно раздражало, что частенько исчезают из буфета целые бутылки со спиртным. Никакие меры не раскрывали, какая сволочь цинично ворует в замке шнапс. Прислуга уверяла, что это работа Пьяного Готлиба. Может, и правда его работа, потому что похищения спиртного продолжались не одно поколение, а прислуга пьяной не ходила. Исчезновения водки сделались своего рода вредной, но традицией замка, частью его подпольной мистической жизни.

С конца девятнадцатого века владельцы замка не раз пытались найти неотпетые останки Пьяного Готлиба, чтобы предать их земле. Очень надеялись они отделаться раз и навсегда от полночных рыданий и воплей. Однако слишком уж хорошо спрятал от правосудия труп бывшего слуги героический, хотя и непутевый рыцарь прошедших времен… Не нашли.

– Недавно впечатлительные горничные уверяли, что слышали шорохи и звуки человеческого голоса наверху, – сдержанно улыбаясь, рассказывал фон Берлихинген. – Не увлекайтесь, но небольшое количество шума на третьем этаже не повредит.

Двигаясь почти бесшумно, долговязый фон Берлихинген садился на продавленный стул так же изящно, как в кресло, брал стакан, захватывал его своей жуткой железной клешней.

– Когда с детства живешь с крюком на руке, приспосабливаешься… – объяснял он. Жалеть фон Берлихингена Вальтеру просто в голову не приходило, а у Пети не получалось – совершенно не тот человек.

Прихлебывая жидкий чай, старик задавал умнейшие вопросы; склонив на плечо седую голову, часами слушал подробные рассказы ребят. А за минуту перед тем, как вынести ночной горшок Пети, дед давал советы, легко и просто решавшие самые сложные проблемы.

– Вы правы, – мягко говорил он, и немецкий язык становился у деда почти по-украински певучим. – Сталина может свергнуть только сам Сталин… Но это имеет свои преимущества! Перед нами – очень уязвимая система.

– Чем же она уязвимая?

– Все зависит только от одного человека. А психику одного человека всегда можно изменить, человека всегда можно запугать или заставить хотеть чего-то нужного вам…

– Сталина не запугаешь…

– Разве? – склонял фон Берлихинген голову к другому плечу. – Сталин религиозен… Неужели вы не можете показать ему, какая судьба ожидает его за гробом?

– Ага!!! – подпрыгнул Вальтер на продавленной кровати. – Влезать в сознание мы умеем… И в подсознание тоже. Но это ведь ненадежно… Как только выходишь из сознания человека, он тут же возвращается к своим привычным реакциям…

– Да… Если убеждения человека не совпадают с вашим влиянием… А если совпадают?

Парни невольно притихли, и фон Берлихинген вбил последний гвоздь:

– Если человек сам в глубине души больше всего боится именно того, что вы ему внушаете? Что тогда?

И старик величественно вынес ночные горшки, чтобы вернуться с уже вымытыми буквально через несколько минут.

В эти дни созерцания и размышления к Пете не раз приходила Жаннета. На выходе из сна, в серых сумерках Петя ясно увидел: девушка стоит возле его кровати, в нарядном синем платье в складочку, держась левой рукой за правую, упертую в бок. Жаннета лукаво склонила голову набок, улыбалась призывно и весело. Казалось, сейчас она присядет возле кровати, ее лицо окажется возле Петиного лица… Петя заулыбался, потянулся к Жанетте… и ВСПОМНИЛ. Жаннета мгновенно исчезла.

С тех пор она и снилась Пете, и являлась вот так – в невнятном предутреннем мороке. Всякий раз Петя тянулся к ней, и всякий раз призрак исчезал, стоило вспомнить – Жаннетты на свете больше нет.

Девушка не приснилась Пете на хлебах Селье, в Париже; естественно, не снилась в ночь, которую фон Берлихинген окрестил «ночь перелета», – когда даже не одну ночь, а почти двое суток, пока Петя с Вальтером ехали, бежали, летели, опять шли и ехали, потом говорили и читали.

Наверное, у Пети долгое время просто не было ни на что сил. А как только они появились – с ними появилась и Жаннета.