Андрей Буровский - Ад закрыт. Все ушли на фронт

В комнате на всеобщее обозрение появился британский трибунал. Фон Манштейна приговаривали к восемнадцати годам тюрьмы за «недостаточное внимание к защите жизни гражданского населения». Впрочем, скоро срок скостили до двенадцати, в пятьдесят третьем году вообще выпустили «по состоянию здоровья».

Мелькало уважительное лицо канцлера Федеративной Республики, фон Манштейн трудился военным советником правительства, получал пенсию…

– Как будет, если у власти находится Розенберг, мы уже знаем, – отрывисто бросил фон Манштейн.

– Знаем, ребе Левински, – издевательски заулыбался Эрхард Мильх. На шее фон Манштейна надулись жилы.

Молчание. Только перхал, прокашливался приходящий в себя Канарис.

– Ладно! – подвел итоги фон Берлихинген. – Уже понятно: при таком раскладе – общий проигрыш. Германия охвачена революцией, гражданской войной и в конечном счете расчленена. Но никто из нас до этого не доживет… Что, может быть, даже и к лучшему.

– Кстати… В качестве чертова прагматика прошу еще об одном… – Голос Канариса чуть дрогнул. – Мы смотрели, как могли бы сложиться наши личные судьбы, останься власть у сладчайшего Фюрера… А не угодно ли вам всем посмотреть, что в этом случае будет со всей Германией? А то мы как-то совсем списали со счетов сладчайшего Фюрера… Разумно ли?

– Будет война… – грустно сказал Петя. – Очень большая война…

– Лучше война, чем оккупация и растаскивание Отечества по частям.

– Петер не уточнил, что единственный шанс Германии – блицкриг… – мягко сказал фон Берлихинген. – А блицкриг у нас не получится…

– Тоже расчленение Германии?!

– Да, только между советами и англосаксами.

– А кроме того, будет еще и вот так… – произнес Петя все так же грустно. – Причем это уже пятый год войны… Люди невероятно озвереют.

Перед собравшимися встала улица готического городка, весенняя снежная распутица. Странный даже для войны звук: многоголосый женский визг и вой, какое-то гортанное повизгивание тоном ниже. В окне мелькнуло перекошенное страхом немолодое лицо; это был единственный житель городка, которого вообще было видно с начала и до конца.

На улице – группа плохо одетых, перепуганных девчушек – явно беженцы. Солдат в ушанке с красной звездой, радостно рыгоча, волок девочку лет пятнадцати. Других таких же девочек уже валили, рвали на них одежду.

Девочку рванули, повалили.

– Мама!

Девочка упиралась в грудь навалившегося солдата, отчаянно завизжала, когда второй солдатик схватил ее за ногу, рванул вверх и в сторону юбку. Рядом трое солдат со спущенными штанами весело кричали что-то четвертому. Тот улыбался все шире и тоже начал снимать штаны.

– Что вы творите?! Вы люди или нет?! – кричала молодая женщина, прикрывая собою девчонок. Членораздельная немецкая речь странно звучала в потоке звуков, больше похожих на блеяние и рычание. Так же странно выглядело светлое белокурое лицо среди темно-смуглых плоских рож. Девушка вцепилась в солдата, снимавшего штаны, пыталась его оттащить. Солдат отпихнул ее локтем. Девушка была сильная и к тому же очень упорная. Пронзительно крича, она никак не давала солдату пристроиться к лежащей. Тот выпрямился; плоская страхолюдная морда приняла злое выражение. Не натягивая штанов, солдат ударил женщину кулаком. Та отлетала, стала падать. Другой солдат со смехом толкнул ее, она упала. Лежащую пнули сапогом, на скорчившуюся, стонущую навалились.

Учительница была старше подростков, сильнее. Под дикие крики ее распяли на земле вчетвером, пятый стал стаскивать штаны; его подбадривали странными, словно бы и не человеческими, голосами.

Вот женщина сильно рванулась, ее стали пинать ногами двое. Затихла, и солдат между ног лежащей сменился. Солдаты менялись и у других полудетей, переговаривались, смеялись. Они даже не доставали оружия. Девочки сначала кричали и выли, бились, затихали, лежали неподвижно. Кровь подтапливала снег, стекая в канализацию общими розовыми струйками.

И все происходящее шло на фоне старинных зданий, веселого синего неба с пухлыми облачками. Шло в сопровождении истошных воплей, стонов, воя и еще каких-то нечеловеческих гортанных звуков, постоянно издаваемых солдатами.

Петя даже не ожидал такого эффекта.

Мильх вскочил, инстинктивно рванув кобуру.

Фон Треска вцепился пальцами в собственный воротник.

Фон Мюлльаймер глухо застонал.

Фон Манштейн раскачивался, обхватив голову руками.

Канарис подался вперед, впился глазами в зрелище, крылья его носа раздувались.

– Петер… ничего не имею против вас лично, – напряженным голосом начал фон Манштейн. – Но неужели после этого… После этого можно говорить о союзе с Россией?!

– Но это вовсе и не русские… – только и вымолвил ошарашенный Петя. – Я даже не знаю, кто это…

– Если не ошибаюсь, туркмены, – шелковым голосом вставил фон Берлихинген. – По крайней мере, в этой провинции Советского Союза формировалась эта дивизия.

– Для всего мира они будут русские… – вынужден был заключить Петя.

– Конечно. Потом это и в политике используют.

– Кто?! Когда?!

– Вы же сами говорили: для всего мира эти туркмены будут как бы русские. И все остальные диковатые народы из провинций громадного эсэсэсэра. Никто не будет разбираться, русские или нет изнасиловали чуть ли не все женское население Германии. Как только будет нужно попрекнуть Россию – тут же вспомнят об этом. И кто вспомнит, что дикарей из Азии русские женщины боятся не меньше?! [5]

– А где же немцы? – глухо спросил Мильх. – Почему… Почему мы это допустили?!

Эрих фон Берлихинген вопросительно взглянул на Петю и вздохнул при этом так горько, что ничего уже не хотелось показывать. Ладно…

Перед зрителями выплыли проутюженные танками, развороченные артиллерией окопы, заваленные множеством мертвых тел. Ранняя весна, много снега, трупы, обрывки тел в грязи, размозженной танками и сапогами. Глухой стон уплывает в закат. Натужный мучительный звук подхватывает другой голос… третий… Скоро многоголосый стон плывет над полем смерти тысяч и тысяч.

Трагичны были лица смотрящих на это возможное будущее. Петя видел: что-то бесповоротно изменилось. Отпадали доводы разума, политические расчеты, даже вопросы о будущем. Осталось простое солдатское: «Наших женщин и детей насилуют!!». Осталась готовность рвать на части виновных и отдавать собственные жизни. Предотвратить любой ценой, и точка!!! Взгляды обращались к Пете… Взгляды, вопрошающие: как?!

Фон Манштейн прокашлялся, поперхал.

– Давайте скажем откровенно… Кто такой Гитлер для нас?

– Капрал, укравший генеральские сапоги, – с прямотой военного высказался фон Треска.

– Но это капрал, спасший Германию от красного переворота, – по-прежнему мягко внес уточнение фон Берлихинген. – Но теперь мы видим, что будет следствием его политики.