Андрей Буровский - Ад закрыт. Все ушли на фронт

В некоторых гарнизонах и правда пошли перестрелки: части СС пытались войти в расположение части, их останавливали огнем. В Карлсруэ дошло до настоящих боев, в Кельне и Ганновере ограничилось быстрой рукопашной. Не один Отто Скорцени перешел на сторону армии.

В эту ночь Германия спала недолго: уже к пяти часам утра, искореняя еврейский заговор, пресекая измену в нацистской партии, спасая отечество и выполняя волю народа, армия вступила в города.

Как и всегда в гражданских войнах, на поверхность мгновенно вылезла вроде бы давно придушенная нечисть самого разного «цвета». В Гамбурге военные моряки подняли красный флаг и запели «Рот фронт». В Мюнхене трое или четверо граждан объявили об отделении Баварии от Германии и неподчинении Берлину. Единственно, что хорошо: людей в форме нечисть боялась инстинктивно.

Стрельба разбудила берлинцев: телеграф и телефон взяли легко, а вот радиостанцию реально пришлось брать.

А через 20 минут по всему Третьему рейху звучали радиоголоса, разъясняя творящееся на улицах. И разъяснили! Все дело, оказывается, в том, что пробравшиеся в руководство рейха жиды решили погубить цвет германского Генералитета. Местами грузовикам с солдатами даже кричали «Ура!».

Что плохо: в это утро вещал другой, непривычный радиоголос: Геббельс бесследно исчез. Отыскался он только через сутки, но не где-нибудь, а при попытке пройти в свой бывший кабинет и сесть там в привычное кресло. К тому времени министром пропаганды сделался уже молодой носатый Альтеншульц; своего кресла он отдавать не собирался… Но место Геббельсу, конечно, нашли – очень уж привычный для всей страны голос, полезный.

Грузовики еще натужно рычали на мостовой, втягиваясь в город, разгоняя воркующих голубков, когда фон Манштейну позвонил Мюллер.

– Надеюсь, маршал, вы обратили внимание – я знал о вашем выступлении, но моя организация не приняла никаких мер.

– Я понимаю вас так, что вы капитулируете?

Мюллер помолчал с четверть минуты, после чего раздалось:

– Невозможно капитулировать перед единомышленниками, мой генерал. Я присоединяюсь к вам. Мной арестованы Гиммлер и Розенберг.

Молчание…

– Продолжайте выполнять распоряжения нового правительства.

– Слушаюсь!

Гарнизон Берлина «присоединялся» по мере движения частей. Кучка эсэсовцев, по-собачьи преданных лично Сладчайшему Фюреру, фанатиков национал-социализма, ничего не могла изменить. Боя практически не было.

После радиоцентра первые выстрелы грянули возле громадного помпезного здания на Вильгельмштрассе, 77: Рейхсканцелярия. В этом бывшем дворце Антона Радзивилла Рейхсканцелярия обосновалась еще с 1871 года, по плану самого Бисмарка. Но и здесь часть солдат тащила что-то к окнам, готовила оборону, часть же слонялась без дела. Часть офицеров командовала, готовясь обороняться, часть исчезла неведомо куда.

Первые раненые уползли за грузовики, в рупор защитникам Рейхсканцелярии прокричали, что всем сдавшимся обещают жизнь и службу Германии при новом режиме.

– Мятежники! Никто не собирается сдаваться! – кричали в ответ.

– Скоро подойдут танки, – пообещали в громкоговоритель. – Готовьтесь.

Минуты тягуче текли, уходили, как капли крови в песок. Помощи не было. Гарнизон частью перешел на сторону мятежников, частью занял изменнически-нейтральную позицию, даже не думая сдвинуться с места.

Глава штаба заместителя фюрера, Мартин Борман – прагматик все-таки! – повис было на телефоне… Так и крутил диск, пока не понял – провода перерезаны.

Борман вызвал к себе офицеров. Пришел каждый третий; даже рапорты этих верных офицеров о боеготовности подразделений оставались предельно нечеткими.

– Не слышу огневого контакта с мятежниками.

– Его и нет… стрельба сама собой затихла.

– Почему?!

Офицеры молчали. Сопровождаемый несколькими вернейшими, Борман вылетел в коридор, помчался, заглядывая в комнаты, выходящие окнами на улицу. Во всех комнатах вроде бы верные присяге, надежные солдаты не спешили стрелять по грузовикам. Стояли у баррикад, курили, хмуро смотрели наружу. Мятежники прогуливались по мостовой на расстоянии не то что выстрела – только что не штыкового удара. Видны лица, даже глаза. Они тоже курили, беседовали о чем-то друг с другом. У Бормана было ощущение – солдаты по разную сторону стен Рейхсканцелярии только что беседовали и между собой.

– Что стоите?! Огонь по мятежникам!

Повисло молчание. Никто не сдвинулся с места.

– Немецкие солдаты не стреляют в немецких солдат, – вежливо ответили Борману. В глазах ответившего застыло что-то такое, что Борман не решился отвечать, круто развернулся и ушел.

Текли минуты. Вместе с ними уходила в песок власть.

Первые полчаса Сладчайший Фюрер вел себя привычно: бегал по зданию, истерически вопил, требовал слушать потоки своей демагогии. Но даже и с самого начала напор у Фюрера был совсем не прежний… Власть уплывала на глазах, и не только в последние часы, репутация подмочена, слава германского мессии навсегда и бесславно погибла. Теперь как ни орал, как ни приплясывал Фюрер, никто уже даже не делал вид, что его слушает.

И притих Фюрер, примолк, тенью ходил по Рейхсканцелярии. Что-то докладывал Айсман: Фюрер слушал, кивал, уходил. Что-то говорил Борман: Фюрер слушал, так же кивал, не отдавая указаний и приказов. Бродил, как тень, словно прощался с чем-то важным. Пробегая, солдат толкнул Фюрера.

– Извините! – Вежливый Фюрер тут же посторонился.

…а в девять часов утра Гитлер спустился по ступенькам бывшего дворца князя Антона Радзивилла. Отодвинул солдата, велел отпереть двери и вышел. Нахохлившийся, постаревший, он уныло побрел мимо машин, мимо обалдевших солдат.

– И куда вы собрались, Фюрер? – окликнули его.

– Теперь только домой… на землю предков.

Эти исторические слова Гитлер произнес без обычной экзальтации, как-то очень просто и спокойно. Его больше никто не останавливал.

И все. И что-то сломалось в защитниках. Накапливаясь на мостовой, все больше солдат шли к зданию.

– Стреляйте же!

«Защищавшие» Рейхсканцелярию солдаты смотрели в пространство. Пока никто не решался нарушить хрупкой тишины. Промчалась машина, завизжала тормозами возле здания. Группа энергичных, подтянутых быстро прошла к двустворчатым дверям, больше напоминавшим ворота.

Вильгельм Канарис постучал, не снимая перчатки.

– Отворите!

В ответ – тишина.

– Отворите! Если не будет крови – все остаются на службе. Если же нет… Вы меня знаете! Сопротивление буду считать войной с собственной армией и законным правительством!

Позже не могли найти отворившего дверь. Многие знали, конечно, кто отвалил засов… но не сказали.