Андрей Буровский - Ад закрыт. Все ушли на фронт

– Эжен Потье – еще один прямой виновник сожжения Парижа… Не верьте в легенду, что он жил в оккупированном Париже… Это явное вранье – таких как он, выдавали сразу и без обсуждений. «Интернационал» и прочий злобный, пахнущий сатанизмом бред Потье писал уже в Англии.

– Почему же нам рассказывают про его жизнь в подполье?

– Да уже чтобы не обсуждать, как немцы, оккупанты, помогали французскому правительству. И как безобразно вели себя коммунары. Немцы не пропускали вооруженные группы коммунаров, но пропускали одиночек без оружия: пусть драпают. Эжен Потье был в числе тех, кто как раз просочился через строй немецких солдат. Добрые немецкие солдаты даже дали ему бутерброд и запасные штаны… Свои-то собственные штаны Потье с перепугу обгадил. Коммунисты вообще обычно очень храбрые – но по большей части они такие только в собственных фильмах, которые они в глубоком тылу снимают о самих себе. А вот на фронте почему-то все оканчивается чаще всего обосранными штанами.

Пока Потье их переодевал, как раз принесли еду солдатам… И героический спаситель человечества от самого себя протянул руку за еще одной подачкой. Немцы и дали ему бутерброд.

А что красные в Париже расстреливали заложников, вы знаете?

– Нет…

– В последние три дня коммуны из нескольких сот заложников расстреляли шестьдесят три человека. Все они не были военными, не представляли никакой опасности. Они были умны и культурны, вот их единственная «вина». Например, расстреляли известного проповедника и ученого, парижского архиепископа Дарбуа… ему было пятьдесят восемь лет.

Интересно, почему коммунисты и анархисты всегда убивают самых интеллигентных людей? Не иначе – классовое чутье.

– Вы рассказываете мне эти ужасы, чтобы я помог вам?

– Помогите не мне… Помогите Прекрасной Франции. В стране смута, все идет к новому восстанию, экономика в полном развале. Народный фронт требует платить высокие зарплаты, повысил пенсии и пособия. А эффективность экономики падает, предприятия закрываются. Стремительно растет зарплата и разные государственные пособия, а товаров ведь больше не стало. В стране – рост цен, инфляция.

– Это еще не восстание…

– Коммунисты и даже часть социалистов требуют запрета и полного искоренения всего, что они называют «фашизмом». Они готовы уничтожать своих врагов даже в ущерб конституционной законности: как в эсэс– эсэр. Коммунисты хотят построить коммунизм, то есть все поделить.

– Но ведь и это еще не восстание… Если я спрошу коммунистов, они мне ответят, что это вы готовите мятеж, а они только поддерживают законное правительство.

– В июне 1937 года Леон Блюм ушел в отставку… Народного фронта больше нет, правительство не может опираться на весь народ. У меня точные сведения: скоро правительство попытается контролировать экономику, выпустит еще больше не обеспеченных ничем денег и в несколько раз увеличит налоги на богатых… На всех, у кого доход выше среднего. Но чтобы провести эту политику, правительство будет вынуждено опираться на коммунистические организации. Точно знаю: во Францию едет сам Троцкий.

– Хорошо… Допустим. Предположим, леваки выступят… И тогда вы выступите против них? Ведь это же гражданская война!

– Мне говорили, армия почти готова взять власть. Но только «почти»… Армия колеблется. Столкнувшись с восстанием леваков, армия не пойдет против тех, кого считает «народом».

– А вы пойдете?

– Мы не дадим красным захватить Париж. Мы нанесем удар первыми.

Оба молчали. Черные, блестящие глаза де ла Рокка внимательно наблюдали, сопела его папироса. Оба понимали: сейчас-то решается главное.

– Что же вам надо от меня, господин де ла Рокк?!

– Вы – сила, Пьер… Пьер Лопухин вы или Пьер Кац – но вы огромная сила. Мы сами разгромим отряды красных. Не впервые мы обламываем щупальца, которые красная сволочь тянет ко власти, и мы сделаем это сегодня…

– То есть завтра! – уточнил де ла Рокк, и в его глазах мелькнули смешливые искорки. – Но есть сила, до которой нам не добраться… Вы знаете, что это за сила.

Петя развел руками с самым дурацким видом:

– Ну, господина Кокто и его «мадам» знают все. И их самих, и где их искать.

Де ла Рокк усмехнулся.

– Вы прекрасно понимаете, о чем я… Мы много раз пытались добраться до тайная тайных Приората… Но мои люди – только хорошие солдаты, они очень плохие шпионы. Лучшие люди не могут добиться ничего, никакой информации. А если мои разведчики переходят какую-то грань, они исчезают. Просто исчезают, и все. Поговаривают, Приорат занимается и вивисекцией… Хочет создать «человека будущего» в своих тайных лабораториях. Мне страшно даже думать о возможной судьбе своих исчезнувших людей, и в какой-то момент я перестал посылать их. Я просто признал, что Приорат нам сделался не по зубам.

Подполковник де ла Рокк затянулся новой папиросой. В комнатенке и так дым висел серо-сизым балдахином. Петя молчал. Разговор пошел такой, что и не знаешь, как его повернуть.

– Мы отрубим руки предателям. Но вы же знаете – это только марионетки Приората. Только вы можете сломить голову этой страшной организации.

Помолчали.

– Господин граф…

Де ла Рокк поморщился, и Петя изменил обращение:

– Подполковник де ла Рокк… В день, когда красные выступят на захват власти, мы начнем свою операцию. Я не знаю, будет ли нам сопутствовать успех, но мы сделаем все возможное.

– Больше ничего и не нужно. Но начинать операцию вам придется скоро… подготовьте все необходимое, потому что красные начнут захватывать город уже завтра. Сведения у меня самые точные.

Маршал родился давно – в середине прошлого, девятнадцатого столетия. Он прожил жизнь в другую эпоху. Он уже стар… Нет, не «не молод» – а стар. По-настоящему стар. Ему восемьдесят один год. Он – победитель немцев под Верденом. Он – маршал Франции. Он – член французской академии. Носитель бессмертной славы. Великий человек. Национальный герой. Ему отдают честь на улицах. Пол-Франции стали Анри и Филиппами: в его честь называют детей. В театре смотрят не на сцену – на него. Смотрят и устраивают овацию.

Интересно, а может ли хоть кто-то предположить: Маршал охотно отдал бы всю свою славу, все ордена, даже маршальский жезл – отдал бы все, чтобы вернулись запахи. Запахи исчезли… Дай бог памяти, они исчезли лет десять назад. Просто исчезли – и все.

С тех пор много раз пытался Маршал после дождя втянуть в себя аромат размокшей земли, палой листвы, особенный запах воды, пролившейся на листья и на лес… Без толку! Запахи умерли. По-прежнему волновал вид прекрасных старых деревьев и скачущих лошадей, радовало цоканье белки и лай собак, бегущих по дороге. По-прежнему манила дорога, петляющая среди лугов, по перелескам родной Северной Франции. Нет ее красивей в целом мире!..А запахи все-таки умерли. Маршал помнил, как пахнет вскопанная мокрая земля – помнил с тех пор, как сам копал в ней траншеи. Но запах он помнил, а не чувствовал, и это продолжало его мучить.