Сергей Дормиенс - In the Deep

*метаданные записи: повреждены*

*цифровой штамп: 123456789бе-бе-бе*

*дата:*

Здравствуйте, сволочи.

Если вы это слышите, то у вас поломано видео, а если не поломано, то вот вам средний палец, а вот моя фирменная очаровательная улыбка. Запомните: вы меня никогда — слышите, никогда! — не найдете. Но если вам интересно — так, из нездорового любопытства, — я расскажу все совершенно бесплатно. Прямо вижу на ваших рожах ухмылки, я и сама так лыбилась, уголком губ, когда видела, что клиент вот-вот расколется и уже начал уступать, начал сдавать и скоро все подпишет. Только хрен вам. Хрен.

Еще раз показать?

Но, впрочем, я отвлекаюсь. Обещала рассказать, а сама трачу кислород на кривляние перед вечностью. Или перед копами. А может, вы даже инквизиторы. Смешно. Смешно, да? За спиной кряхтит регенератор воздуха, свет мигает, а я тут… Словом, ладно. А то еще засну, а вы не услышите самого интересного.

Хотя у меня есть идея! Самое интересное я скажу вам сразу: вы все умрете. Я видела это. Этот милый ящик Пандоры открывали не раз, и всегда кто-то умирал. И, говоря «кто-то», я имею в виду квинтиллион-другой. Я не герой, чтобы вас всех спасать. Вот ни на столечко. Так что… Мягкой вам погоды в аду, друзья и не очень.

Черт. А кислорода-то мало… И моего личного героя все нет. И не будет, потому что нет его. Больше.

И так я ни черта вам не рассказала.

Выключить эту хренову камеру, что ли. И почему так тоскливо? Может… Fater unser im Himmel, geheiligt werde dein Name [1] Отче наш, да святится имя Твоё (нем.) … Дерьмо. И это тоже — дерьмо.

Ну почему?! Почему? Почему меня никто не слышит?!

*конец записи*

Это был последний день. Я помню его, наверное, по секундам — как открыла глаза, когда щелкнул свет, как приняла ионный душ, как одевалась, как натирала застежка лифчика ( «ну и черт с ней, не у всех такие формы» ), как я обожгла язык кофесинтом, как подумала, что ненавижу кофесинт… Словом, это был отличный образчик моего планетного дня. Только вот дальше всегда шла канцелярщина, шатание по опен-спейс офису департамента, сидение с ногами на столах у коллег. Сегодня у меня в кармане лежал комплект служебных карт, которым не место в кармане безработного гражданина третьего ранга.

Безработного — потому что в другом кармане лежит заявление. По форме, бумажное, написанное своей рукой. Черт, своей рукой — это такая дикость.

Заявление приятно кололось, ему не лежалось в синтетике, оно хотело взрыва эмоций, хотело, чтобы шеф выкатил глазки, чтобы капитаны сказали: «Да ты что?» . Чтобы в канцелярии шушукались: «Слыхали? Ленгли ушла» . Чтобы даже в сраном кабачке на втором уровне два дня говорили, как я вошла в кабинет к шефу — красивая, подтянутая, наглая и рыжая. В этом месте кто-то непременно вспомнит, какая у меня задница. И тут все выпьют.

И чем ближе чертова дверь, чем чаще кивки всяким-разным знакомым, тем четче понимание: да черта лысого кто так скажет. А скажут:

«Нервы… Да».

«Истеричка».

«Ну, так ей и надо».

«А слыхали, что у психодинамиков ей прописали?»

И что-то вся эта затея кажется такой убогой, что и не передать. По правде, если бы не память, я бы так и не пошла дальше рабочего места. Так бы и сидела, глядя в зеркальный стол. Слева — голо-панель, в уголке маякует сетевой пейджер, в почте — снова куча всего. В левом углу стола комплект переходников и портов для подключения карт данных. Там ждет целый мир секретной информации, и можно нарыть кучу всего. Нарыть, а потом пожалеть, потому что в лучшем случае тебя застрелят в баре, в худшем — отрежут ускорители возле рыжего карлика, и ты будешь болтаться в гравитационной ловушке, смотреть на бледнеющий индикатор кислорода и думать, что это ты читнул не с той стороны. И, главное, зачем ты это сделал, такой молодой, красивый и вроде не смертельно больной.

Информация — она такая. Многие понимают фразу «знание — сила» слишком буквально.

Я бы сидела и смотрела на эти порты, но все равно перед глазами маячил бы взорвавшийся неф. Сраный неф сраной Альдибахской торговой корпы. Неф, в котором должна была быть только контрабанда.

Курс оверсаном себя оправдал, и на перехватную траекторию я вышла с такого угла, что драпающий ублюдок оказался во всех перекрестиях сразу. Наверное, курсант бы описался от радости: хоть торпедами, хоть сверхмассивными боеголовками, хоть «линейками» — чем не стреляй, мимо не пройдешь.

И я выбрала торпеду.

Я, черт возьми, выбрала торпеду.

Кластерная боеголовка, водородный ускоритель. Как любит говорить идиот Судзухара — «перфоратор». Так уничтожают корабль, с которого нечего брать, а мне не нужна была протоплазма с B3K. Совсем не нужна — да никому она толком не нужна, эта срань, из нее только сцинтиане лепят себе синтетические органы.

Когда неф разломало пополам, я удивилась: «Наливной же неф должен быть, нет?»

Когда из всех пробоин рванули струи замерзающего воздуха, я обалдела.

А когда я увидела тела…

Это были тела обычных колонистов, которых пытались тайком вывезти с B3K до начала прокураторской проверки. Обычные нелегалы-добытчики — сцинтиане, баронианцы.

Люди.

Оптика «Нигоки» беспощадна. В прицелах оптических радаров плыли тела. Некоторые — в облачках собственной крови, некоторые — в струях смерзающегося газа, а некоторые еще и двигались. Ну, я видела смерть пилотов — тяжеловооруженных мужиков в скафандрах, я резала капсулы и «линейками» расстреливала спасательные боты пиратов. Но как-то так…

Знаете, что самое страшное в этом во всем?

Это космос. Они не кричали. Они просто извивались, корчились — и все это в тишине. А еще там, за облаком пара и обломков, сияли какие-то две звездочки — и вот они меня добили, потому что так нельзя: распухающие тела, судороги, неф, оказавшийся нелегальским, — и вот эти две чертовы холодные игрушки.

Говорят, я вернулась на Токио с седой прядью. Черт его знает, может, и так.

Может, и так.

Я дважды стояла у дверей мнемотехников, потому что такие воспоминания нам разрешают менять. Почему не вошла? А черт его. Я пробовала рассматривать фотографии, по кадрам изучала запись бойни, я жрала литрами кофесинт, чтобы не спать всю ночь.

Я сделала почти все, но не чувствовала того, что должна была.

Раскаяния. «Боже, я не хотела» .

Страха. «Как мне теперь жить?»

Сочувствия. «Они мучились».

Вины. «Они умерли из-за тебя. Сдохни, сука» .

Психодинамик вообще страшно удивился, когда я ему изложила суть проблемы, этот мудак сказал, что мне радоваться надо. Я сказала, что сейчас достану скорчер и проверю, буду ли я чувствовать вину за его смерть.