Константин Дроздов - Свастика в Антарктиде

Я посмотрел на Хорста:

— Опять смерть и разрушение. Они везде. Даже попав в другое измерение, мы увидели то же, что и здесь. И что мы найдем на орбите Шумера? Не принесет ли наша экспедиция еще больших бед родной планете?

— Вот поэтому ты и должен отправиться к Альдебарану, Эрик. Ты или принесешь нам мир и процветание, или, оценив степень опасности, найдешь способ предотвратить беду.

Разговор прервал Майер, который принес мне одежду. Увидев меня в полном здравии, он заулыбался во всю физиономию:

— Я так и знал, штурмбаннфюрер, что вы обманете костлявую старуху. Так и сказал всем ребятам.

— Со мной все в порядке, — улыбнулся в ответ я и пожал гренадеру руку. — Ты оказался прав. Я снова ее обманул.

Из-за спины Майера показалась физиономия Вильгельма Баера:

— Как дела, фон Рейн?

— Только тебя здесь не хватало, Баер, — поморщился группенфюрер. — Дайте человеку привести себя в порядок.

Хорст выпроводил Майера и Баера, после чего и сам заторопился.

— Ладно, одевайся. Не забудь зайти к Лемке. А наш разговор закончим позже. Увидимся за ужином.

После его ухода я быстро оделся и направился к выходу из отсека. Хотелось увидеть Магдалену.

Я нашел ее спящей в нашем номере при свете ночной лампы. Тихонько поставив стул рядом с кроватью, я уселся на него и долго-долго смотрел на свою девушку. Затаив дыхание, я завороженно любовался мягким овалом лица с легким румянцем на щеках, чуть приоткрытыми бутонами губ и разметавшимися по подушке светлыми волосами. Длинные ресницы иногда чуть подрагивали. В размытом свете лампы Магдалена казалась мне ангелом, божеством. Я поймал себя на мысли, что прекраснее зрелища не существует. Семь чудес света ничто по сравнению с красотой любимой женщины.

Спустя несколько дней доктор Фриц Раух был обнаружен мертвым в постели номера, который он занимал на третьем этаже жилого корпуса «Аненербе».

Возвращаясь из госпиталя, где вскрывали тело Рауха, я столкнулся в дверях кабинета Хорста с красным от злости Штайнером. Отшатнувшись от меня, он быстро зашагал к выходу с этажа.

— Он действительно не санитар. Герхард Штайнер — штурмбаннфюрер СС, сотрудник имперской службы безопасности. Утверждает, что смерть Рауха неслучайна. Настаивает на серьезном расследовании, — сразу, как я вошел, заговорил Хорст и потянулся к кофейнику.

— Я от медиков. Их заключение — инфаркт. Кстати, на вскрытие я специально пригласил Ганса Вендланда и Гельмута Брума — хирургов из группы Рауха. Поэтому никакого смысла в расследовании обстоятельств смерти нет, — довольно улыбнулся я, принимая от группенфюрера чашку кофе.

— Осталось только убедить в этом рейхсфюрера, — озабоченно произнес Хорст. — Но надо, чтобы это сделал человек, которому он поверит. Например, Штайнер.

— Судя по его лицу, которое я видел, входя сюда, он никогда не поверит, что Раух умер естественной смертью, — сделал я глоток кофе.

— Пусть Штайнер проведет дознание, а ты окажи ему живейшее содействие, Эрик. Я же возьму ход дознания под личный контроль.

Я кивнул и отправился на поиски Штайнера. Искать его долго не понадобилось — он стоял у распахнутой настежь двери номера доктора Гельмута Брума. Офицер повернул ко мне сильно побледневшее лицо. Я подошел к нему и заглянул в номер — Гельмут Брум из команды Рауха тоже был мертв.

— Я хотел поговорить с ним по поводу смерти доктора Рауха. Дверь была не заперта. Я ее толкнул и увидел вот это, — промямлил Штайнер.

Мы прошли в номер Брума. Веревка, на которой висел хирург, была перекинута через крюк для лампы. Ноги болтались рядом с краем кровати. На Бруме был его повседневный серый костюм, как всегда гладко отутюженный. Мертвые глаза на землисто-синем лице узкими щелочками смотрели в сторону входа. Все вещи в комнате на первый взгляд были на своих местах. И лишь неразобранная постель по краю сильно замята. Обстановка в номере была скудная, а набор вещей, которыми пользовался Брум, минимален, поэтому осмотр не занял много времени. Ничего подозрительного мы не обнаружили. Через полчаса тело хирурга аккуратно сняли и понесли на осмотр и вскрытие. Штайнер отправился вслед за носилками, а я решил осмотреть комнату Рауха. Теперь его смерть не казалась мне естественной. Пройдя к номеру Рауха и аккуратно сорвав печать, я сделал шаг вперед и неслышно притворил за собой дверь. Быстро осмотрев почти пустую прихожую, я прошел в гостиную и, встав на пороге, окинул ее взглядом слева направо. Здесь обстановка тоже была довольно скудная — репродукция с видом рейхстага на стене, небольшой диван, а в центре стол с пустой пепельницей на нем и тремя симметрично расставленными вокруг стульями. Окно на улицу было наглухо закрыто. Можно было подумать, что здесь никто никогда и не жил. Я решил пройти в спальню. А вот здесь все оказалось совсем по-другому. Вся комната была небрежно завалена стопками книг по медицине, вырезками из журналов и газет. То тут, то там можно было видеть небрежно брошенный пиджак или переброшенные через спинку кровати или стула брюки. Многочисленные полки на стенах плотно заставлены книжными томами, моделями человеческих органов и опять же медицинскими журналами. Гравюры Франсиско Гойи заполняли пространство между полками. Пепельница на прикроватном столике была забита окурками. Если прихожая отражала то, какое Раух старался создать впечатление о себе в глазах других, то спальная комната представляла его совсем с другой стороны. Каждый сантиметр этой комнаты был занят каким-то предметом. Здесь Раух не позволял убирать и даже белье менял сам. «Как в таком хаосе что-то обнаружить?» — подумал я и вдруг понял, что все же кое-что обнаружил. Я повернул голову в ту сторону, куда смотрел еще секунду назад, и подошел к одной из книжных полок. Здесь, в плотном ряду толстых тетрадей в коленкоровых переплетах, было свободное место. И хотя полку по всей длине покрывал густой слой пыли, на месте просвета в ряду тетрадей пыли не было. Одна из них исчезла, причем совсем недавно. Взяв тетради с полки, я опустился в кресло, предварительно сбросив с него стопку книг. Усевшись поудобнее, я приступил к изучению рукописей.

Поначалу я решил, что это дневники, фиксирующие результаты медицинских изысканий, но, читая страницу за страницей одну из истрепанных тетрадей, я начал чувствовать, как тошнотворный ком подступает к горлу. Раух описывал опыты над людьми, и с каждой страницей я понимал, что это была не столько погоня за научным открытием, сколько наслаждение болью и страданием другого человека. Упиваясь своей кровавой «работой», Раух в подробностях описывал мучения своих жертв и этапы их предсмертных агоний. Как сломанная бездушная машина, он резал и кромсал людей. Но ему нужна была не только кровь. Раух болезненно желал власти над душами людей, пытаясь создать препарат, подавляющий волю человека, делающий его послушной марионеткой. Он создавал химические препараты, комбинировал наркотики, проводил операции на головном мозге. На одном из этапов к опытам присоединился доктор Брум, который явно разделял патологические наклонности Рауха. Читать стало невыносимо, и я отбросил мерзкие записки в сторону. Задумавшись, я вспомнил свой разговор с Раухом у себя в кабинете. Уже тогда я начал догадываться, что он болен. Благодаря Осирису по форме черепа, чертам лица, непроизвольным движениям тела и множеству других особенностей, вплоть до формы ушей и цвета глаз, генорга можно было прочитать как книгу. Целый ряд признаков указывал на сильные отклонения в деятельности головного мозга. Фриц Раух был сломанной машиной — сбой на генетическом уровне или что-то иное. Слуги Осириса уничтожили бы его, как бракованный экземпляр. Тело человека-генорга поддавалось лечению, но поврежденный мозг ставил на нем крест. Если бы таких, как Раух, можно было распознавать в начале их жизненного пути, сколько нормальных людей могло избежать мучительной смерти. А ведь этот извращенный вивисектор пользовался доверием второго человека в рейхе. Я снова посмотрел на тетради и ужаснулся пришедшей мне в голову мысли: «А если такие „сломанные машины“ приходят к власти? Кто они — те, кто пишет законы, диктует правила, управляет государством, ведет народ на войну? И ведь находятся такие, как Брум, и другие, которые помогают им. А ведь это уже стая, клан. А ты сам? Разве у тебя и Рауха не один хозяин?»