Игорь Черный - Плясун. Книга первая. Сказка про белого бычка

Изучение искусства боя шиваната невозможно вне связи с его медициной. Хотя бы для того, чтобы знать, куда ударить и какие последствия вызовет этот удар, воин должен знать медицину на примитивном уровне. Медицина шиваната, берущая, как и само боевое искусство, свое начало в Индии, является уникальным сплавом классической китайской, тибетской и индийской медицин.

Если бой и философия шиванат преподавались изначально всем ученикам, то медицина делилась на два уровня. Самый простой, базовый, давался всем без исключения. Второй, продвинутый, — только Посвященным.

Первый уровень медицины включает в себя учение о распорядке дня, рациональном питании, полезных и вредных продуктах, сексе, правилах хождения в баню, употреблении табака и алкоголя. Посвященные же помимо всего этого учили также заболевания, их причины и профилактику, приготовление лекарств, настоев, мазей, лечебные травы, массаж, акупунктуру и акупрессуру, кровопускание, лечебную гимнастику, хирургию, приготовление ядов и противоядий, гипноз, искусство «смертельного касания» и искусство реанимации.

Романа Спитамен-ака готовил по программе Посвященных, хоть официально еще и не удостоил ученика столь высокого ранга (дескать, молод еще, пусть поучится, житейской мудрости наберется). Но это были пустые формальности. Главное, что Градов получал сокровенные знания.

Вот и сейчас ему необходимо было собраться и сосредоточиться, чтобы процесс реанимации больного дал нужные результаты.

— Ом! — зазвучали в шатре звуки древней мантры, настраивая душу и разум на слияние с Небесным Танцором. — Ом нама Шивайя!

Руки подняты высоко, к небу, скрытому материей палатки, и все равно такому огромному и бескрайне-бездонному. Готовые принять часть энергии, разлитой в Природе. Одна ладонь отделена от другой расстоянием не более половины ступни. Это чтобы получилась живая свеча. Ноги попирают твердь, стопы выбивают медленный ритм.

— Ом нама Шивайя! Ом! Ом! Ом!..

Окружающее растворяется в пестрой круговерти цветовых пятен. Уже не видно ни прекрасноокой брюнетки, ни удивленно хлопающего глазами центуриона, наполовину вынувшего из ножен свой гладиус, ни врачевателя, заинтересованно наблюдающего за манипуляциями новоявленного «коллеги».

Ни распростертого на ложе смерти римского патриция.

На его месте сплошное черное пятно, по которому бегают разноцветные искорки. Больше всего синих и алых, но есть и угрожающе-фиолетового оттенка. Эти последние сосредоточены в одном месте. Там, где у больного рана.

Между ладоней становится жарко. Словно держишь раскаленный уголь. Да, точно, уголек и есть. Надо побыстрее прижечь сенаторскую язву, чтоб не дать болезни распространиться по всему телу.

Такое же жжение разливается и по груди. Это пылает тришула.

Градов делает шаг к ложу, затем еще один.

И вдруг видит, что у изголовья черного пятна прямо из ткани палатки проступает большое овальное пятно темно-синего цвета. Через несколько мгновений оно принимает вид прекрасного лица, обрамленного густыми черными локонами. Два глаза закрыты, губы сжаты в страдальческой гримасе. Зато третий, расположенный в центре высокого лба глаз широко распахнут и горит тем же обжигающим пламенем, что и Романовы руки и грудь.

Нужно поскорее избавиться от жжения в ладонях. Молодой человек протягивает руки вперед и опускает уголь прямо в скопление фиолетовых искр. От соприкосновения золотистого шарика и лиловых звездочек происходит громкий хлопок, рвущий барабанные перепонки. И одновременно яркая вспышка слепит глаза.

На секунду журналист теряет зрение и едва не падает с ног от жуткого головокружения. Однако ясность ума и взора почти тотчас же возвращается к нему.

Он видит, что все темное пятно, представляющее собой тело сенатора, теперь усыпано только алыми и синими искорками. Да и вообще-то само оно постепенно светлеет, имея уже не мрачно-угольный окрас, а скорее светло-коричневый, вроде кофе с молоком.

Но самое главное, что прекрасный лик, склоненный над ложем, теряет скорбное выражение и тоже меняет цвет с темно-синего на золотисто-бронзовый. Глаз на лбу закрывается, а остальные два, наоборот, открываются. Не до конца, а в виде хитроватого прищура. И так же лукаво вздернуты уголки чувственного рта Плясуна.

Тришула быстро остывает, и когда становится совсем холодной, то исчезает и лицо на стене палатки.

Роман тяжело выдохнул. Подобные занятия отнимают слишком много энергии, ведь совсем не шутка — из воздуха сформировать поток абсолютной энергии и влить ее в живую материю.

Парень поднял глаза на пациента.

На еще минуту назад бледном лице умирающего человека заиграл еле заметный румянец. Градов взял сенатора за запястье и прощупал пульс.

«Слегка учащенный, — отметил он про себя, — но это ничего, так и должно быть с тем, кто еще миг назад стоял на грани между жизнью и смертью».

— Пустите меня к нему! Отец! — раздалось из-за спины Романа.

Валерия Руфина, расталкивая мужчин, протиснулась к ложу.

— Что с ним, он будет жить? — Девушка подняла свои ясно-голубые глаза на питерца.

Растрепанные смоляные волосы длиною до средины спины раскинулись по ее хрупким плечам. Тонкие прямые брови изогнулись дугой над ее волшебными очами, выдавая волнение.

«А она не так уж и юна, как показалось, — подумал парень, — наверно, ей что-то около двадцати».

— Ответь же, что с папой? — дрожащим голосом обратилась она к Градову, покусывая соленые от слез губы.

— Все в порядке, опасность миновала, — поспешил успокоить барышню целитель. — Сейчас ему важнее всего покой и здоровый сон…

— Ненавижу Восток! — вдруг отчетливо произнес сенатор.

Все присутствующие, как по команде, повернулись к нему.

— Что, достойнейший? — переспросил Марк Сервий.

Но патриций уже снова мирно посапывал, погруженный в объятия Морфея.

— Ты настоящий бог, чужеземец, — осмотрев посла, склонил перед Романом голову медикус, и в его голосе не было ни тени издевки.

— Да что там, — отмахнулся журналист. — Теперь главное сохранить положительную динамику. Больной ослабел от кровопотери.

— Ну, анемию мы давно научились лечить, — похвастался врач. — Кстати, я до сих пор не имею чести знать твоего имени, коллега.

Молодой человек назвался.

— Роман? — подивился эскулап. — Это ведь значит «римский»? А что такое «Градов»?

— Ну, это от слова «город». На латыни будет Урбино.

— Ромул Урбино? — покатал центурион на языке прозвище пленника. — Неплохо.

— А меня зовут Соран, Соран из Эфеса, — заметив, как дернулись брови собеседника, справился. — Тебе знакомо это название?

— Еще бы! У вас там стоит одно из семи чудес света — храм Артемиды.