Роман Глушков - Последний барьер

А я в этот момент вжал голову в плечи и, крепко зажмурившись, пожелал очутиться как можно дальше от разгневанного Командора. Который — кто бы сомневался! — слов на ветер не бросает и непременно свернет мне нос, как обещал.

Неизбежность наказания и была тем адреналиновым катализатором, с помощью которого я хотел подстегнуть собственное воображение, дезориентированное стрессовой обстановкой. «Кладезю» требовались точные координаты места, куда я хотел бы телепортироваться. И я ему их предоставил.

Многое бы я отдал, чтобы увидеть глупую физиономию Хантера после того, как его кулак пронесся сквозь пустоту и врезался в подголовник кресла, из которого я натуральным образом испарился в одно мгновение. Куда именно испарился? Ни за что не догадаетесь. Да я и сам до последней секунды понятия не имел, куда меня занесет. Потенциальных вариантов для бегства было множество, но мое стихийное воображение вытянуло из этой колоды, пожалуй, самую непредсказуемую карту…

Конечный пункт гиперпространственного прыжка нарисовался у меня в голове не менее отчетливо, чем с подсказки Талермана. Однако мое подсознание сгенерировало картинку, какую я никогда не вообразил бы себе, будь у меня время на раздумья. Однако и на том спасибо. Главное, у меня все получилось. Ну а то, что моя первая самостоятельная сознательная телепортация выдалась малость неуклюжей, не беда. Закон Первого блина — один из тех редких законов, которые действуют и в нашем мире, и в гиперпространстве.

Инстинктивное желание удрать подальше от Цитадели занесло меня в Сосновый бор — самую северную локацию Пятизонья. Не самый логичный выбор, поскольку Новосибирск располагался от Крыма в два раза дальше. Но, во-первых, разве можно вообще ожидать от возбужденного подсознания каких-либо логичных решений? А во-вторых, в Пятизонье, сшитом гиперпространственными нитями из лоскутов-локаций, их географическая отдаленность друг от друга — штука более чем условная. Гораздо любопытнее выглядело место в Сосновом бору, куда меня отправил «Кладезь».

Здесь в моем подсознательном выборе уже прослеживалась логика. Просто исчезнуть из Крыма было лишь половиной дела. Для полного счастья мне требовалось очутиться еще и в безопасном месте; согласитесь, было бы досадно, улизнув от Командора, угодить из огня да в полымя. Я знавал в Сосновом бору множество подходящих для такой цели убежищ. И в момент угрозы мои мысли автоматически метнулись к самому надежному из них. А вслед за мыслями туда же устремилось и мое бренное тело, мгновенно переброшенное с юга на север Давидовым «Кладезем»…

Бункер горбатого барыги Федора Тимофеича Упыря мог дать мне защиту от всех врагов, кроме одного — самого питерского горбуна, вожделеющего заграбастать мои алмазы, наравне с прочими охотниками на них. Правда, с одним отличием: Тимофеичу, как бывшему хирургу, не пришлось бы ради этого меня убивать. И потому он, свято чтя клятву Гиппократа, охотился за мной только гуманными методами, подстраивая мне разного рода пакости.

Я, периодически наведываясь в гости к Тимофеичу, всячески старался, в свою очередь, в его ловушки не попасться. А обходить его нору стороной — оптимальный вариант обезопасить себя от коварства Упыря — никак не получалось. Как сама Обочина являлась информационно-торговым центром всего Пятизонья, так и лавочка Упыря была для Соснового бора тем маленьким Римом, в который вели все здешние дороги.

Назвав старого скрягу своим врагом, я все же погорячился. Наши отношения были скорее вынужденным крайними обстоятельствами торговым сотрудничеством. В нем обоим партнерам приходилось терпеть друг друга исключительно ради пользы общего дела. Мне, как и сталкерам, также требовались продукты, одежда и патроны. И я выменивал их у Тимофеича на ценную информацию, которой он обожал спекулировать.

Упырь не уставал подстраивать мне какую-нибудь несмертельную каверзу, неизменно оканчивающуюся фиаско. Отчего со временем попытки горбуна подобраться ко мне со скальпелем стали чем-то вроде традиционного «черного» розыгрыша, который я от него постоянно ожидал и который он частенько устраивал. После чего я, как правило, победоносно смеялся, а барыга злился и поносил мою бдительность на чем свет стоит. На том мы и расходились, чтобы через пару-тройку месяцев снова встретиться и между делом сыграть в эту безумно увлекательную игру.

И вот наконец настал мой черед разыграть старика, пускай с моей стороны это выглядело не вполне почтительно. Зато весьма эффектно — тут уж не поспоришь. Отрезанный от мира многотонными бункерными воротами и охраняемый вооруженными до зубов наемниками, Упырь мог даже здесь, в Зоне, ощущать себя в безопасности. Однако когда перед ним прямо из воздуха вдруг нарисовался обезображенный шрамом, одноглазый человек, чувство неуязвимости Федора Тимофеича вмиг сменилось другим — давно позабытым им паническим страхом.

Торговец выпучил глаза, заорал и выскочил из-за стола с похвальной для старого горбуна резвостью. Но, надо отдать ему должное, не растерялся, а тут же бросился к оружейным стеллажам. И спустя несколько секунд уже держал меня на прицеле «Страйка».

Почему же он всего-навсего целился, но не стрелял, спросите вы? Да потому что я тоже не стоял столбом, ожидая, когда меня изрешетят пулями. Метнувшись к рабочему столу барыги, я схватил с него увесистый бумажный гроссбух — бесценное сокровище хозяина, практически частицу его души — и выставил его перед собой, словно щит.

Уловка сработала. Упырь захрипел, его лицо побагровело от ярости, но я отлично знал, что он скорее застрелится сам, чем осмелится продырявить свое «священное писание».

— Сукин ты сын! А ну-кась положи книгу на место! — сипло дыша, приказал Упырь. Ствол его пистолета дрожал, и я переживал за указательный палец старика, лежащий на спусковом сенсоре. Судя по нешуточному волнению Тимофеича, сегодня обложка гроссбуха не была покрыта защитной нанопленкой. Иначе он зазря не кипятился бы, а просто стоял бы и ждал, когда меня разобьет паралич.

— Спокойно, Тимофеич! — Я, само собой, не намеревался подчиняться самоубийственному для меня требованию. — Эй, приглядись: это же я, черт подери! Я — Алмазный Мангуст!

— Кто?! Что?! Какой такой на хрен Мангуст?! — Упырь прищурился, отчего его и без того хищный взор стал еще свирепее. — Чучело ты пархатое, а не Мангуст! Я что, по-твоему, Мангуста никогда не видал? Вот я сейчас охране-то свистну, она тебя живо на фарш раскатает!

Это он и впрямь мог запросто сделать. А причина, почему он до сих пор не кликнул дежурящих снаружи головорезов, была та же, по какой Упырь не стрелял в меня сам. Очень уж боялся барыга, что, ворвавшись в бункер, охрана с ходу изрешетит меня из автоматов или спалит огнем вместе с гроссбухом. И это станет для Тимофеича куда большим потрясением, чем нарисовавшийся перед ним откуда ни возьмись злоумышленник.