Роман Глушков - Последний барьер

— Могу предположить, что еще не упорядоченная, рассеянная энергия «Лототрона», пропущенная через экран Барьера, сыграла с тобой в тот раз злую шутку, — выдвинул гипотезу Умник, быстро вникнув в суть дела. — В момент провала в гиперпространство твои грезы наслоились на реальность и позволили тебе видеть ее искаженной через их призму. Видеть и, возможно, даже изменять в этой проекции по своему усмотрению какие-то детали: погоду, ландшафт, течение событий… И пока твое сознание проходило через фильтры гиперпространства и Барьера, воспринимая мир в этаком двойственном виде, тело продолжало оставаться в Пятизонье. Так же, как это случилось сегодня. Разве что на сей раз твои грезы не смешались с действительностью. А сила отражения твоего сознания Барьером оказалась прямо пропорциональна мощности телепортирующего импульса и отфутболила тебя назад гораздо быстрее.

Похоже, Талерман и впрямь знал ответы на все интересующие меня вопросы. Не предполагал, что знает, как покойный Тиберий Свистунов, а на самом деле знал и мог доказать это на практике. Долгие годы я искал человека, который сумеет разгадать природу моего симбионта, и в итоге нашел его. Умник не был честен и справедлив, как Мерлин, не обладал святостью и вселенским миролюбием, как Механик, и не намеревался сотрудничать со мной на равных, как доктор Зеленый Шприц. Оттого и будущее, какое сулил мне мой спаситель, разительно отличалось от того будущего, в каком я хотел бы жить, излечившись от своей алмазной заразы.

Все, решительно все обернулось не так. Я нашел отгадку моего феномена, но она меня не обрадовала. Я избавился от алмазов, но не от своего аномального проклятия. Я ненавидел враждебное человеку гиперпространство и все, что с ним связано, но теперь еще больше сроднился с ним. Мне было обещано, что я все-таки увижусь со своей семьей, но вернуться к ней насовсем я не мог. Я всегда старался сохранять нейтралитет и не встревал в здешние войны. И вот, сам того не желая, я становлюсь на сторону ненавистного мне, амбициозного безумца, который на словах радеет за будущее человечества, а на деле якшается с Трояном и собирается похоронить весь север Москвы под гигантским Городищем. Всю свою жизнь в Зоне я двигался в правильном направлении, но, как выяснилось, шел неверной дорогой и в конце концов промахнулся мимо цели. Вроде бы совсем ненамного, но я уже не мог вернуться, чтобы попробовать исправить ошибку и отыскать нужный путь.

Лишь одно мое желание еще имело шанс сбыться именно так, как мне того хотелось бы. И пускай после сплошной череды разочарований оно также могло обернуться неудачей, отказаться от него я был попросту не в силах.

— Если ты действительно намерен отпускать меня к семье и оплачивать мне ее содержание, я готов служить тебе, Умник, — сдался наконец я, плавно спустив курок револьвера и возвращая его в кобуру. — Однако прежде, чем я начну исполнять твои приказы, ты выполнишь мое последнее условие. Какое именно, тебе известно, но на всякий случай напомню: все мои товарищи должны покинуть Зону живыми. В противном случае на мою верность и покладистость можешь не рассчитывать.

Разумеется, загнавший меня в глухой тупик Талерман знал, что рано или поздно я прекращу трепыхаться и вольюсь в ряды его сторонников. Знал он и об ультиматуме, какой я ему при этом предъявлю — ведь не зря же он, будучи скорым на расправу, до сих пор не прикончил Семена, Жорика и Динару. И потому неудивительно, что у моего нового босса уже давно был готов для меня ответ.

— С моей стороны это будет огромным тебе одолжением, Мангуст… — Чертов лицемер не преминул подчеркнуть, что не только я, но и он идет на немалые жертвы во имя нашего грядущего альянса. — Гораздо бо́льшим, чем те отпуска, какие я тебе пообещал. Ты ведь осознаешь, что просишь меня освободить не только твоих друзей, но и потенциальных свидетелей. Они видели и слышали много такого, чего им никак не следовало видеть и слышать…

— Да брось нагнетать этот дешевый драматизм! — перебил я его разглагольствования. — Если в уплату за их жизни тебе мало моей бесконечной признательности, могу кое-что накинуть сверху. Тебя ведь наверняка интересует личность того, кто рассказал нам о твоем сотрудничестве с «G. O. D. S.», и одно из секретных убежищ этого скользкого типа?

— Опять ты толкуешь о каких-то неизвестных мне «богах», — изобразил недоумение Давид Эдуардович. Но лишь на словах и только для заложников, к которым он стоял спиной. В обращенном же на меня взгляде Талермана было вовсе не недоумение, а неподдельный интерес. — Но ты, признаться, меня заинтриговал. Было бы небезынтересно узнать, кому это вдруг вздумалось разносить обо мне по Зоне подобные дурацкие сплетни… Ладно, считай, что мы договорились: твои друзья получат свободу. Исключительно в знак укрепления нашей дружбы и сотрудничества. Пускай уходят и помнят мою доброту — я их не трону. Но если кого-либо из этих троих заметят еще раз поблизости от Исгора, я уже не ручаюсь за их безопасность.

— И каковы гарантии, что ты действительно позволишь им уйти?

— Что за глупый вопрос? Ты лично это проконтролируешь, раз отказываешься верить своему боссу на слово. Или забыл, кто отныне может по праву считаться в Зоне самым вездесущим человеком?..

…Я сопровождал Мерлина, Черного Джорджа и Арабеску до Долгопрудного — ближайшего к «Альтитуде» места, где они могли с наименьшим для себя риском пересечь Барьер. Вот только я не прошагал с ними весь этот путь к плечом к плечу — так, как мы ходили по Зоне раньше. Не знаю почему, но с тех пор, как Умник отпустил заложников, я не мог заставить себя приблизиться к ним. Даже затем, чтобы просто поинтересоваться их самочувствием. Не мог, и все, хоть ты тресни! И потому следовал за ними незримо, телепортируясь с места на место по мере того, как мои друзья уходили прочь от Исгора.

Чего именно я боялся, трудно сказать. Осуждения? Вряд ли они, вырвавшиеся из щупалец ботов-мигрантов, высказали бы мне его. Даже в том случае, если все трое и впрямь теперь меня ненавидели. Все они были достаточно благородны, чтобы у них повернулся язык осудить в открытую своего спасителя. Скорее всего, я опасался не их презрения, а собственной чужеродности, какую непременно ощущу в компании бывших соратников. Кем они стали для меня отныне? И о чем могли говорить в моем присутствии, зная, что вместе со мной за ними наверняка наблюдает Умник?

Чтобы они выжили, мне пришлось в одностороннем порядке разорвать нашу дружбу. Так мне будет проще всего расстаться с ними. Так будет проще и им. Пускай я лучше останусь в их памяти таким, каким они меня всегда знали: свободолюбивым, неунывающим циником, чем коварным гиперпространственным монстром на побегушках у чокнутого мерзавца.