Потеряные

— О, один оклемался, давай его, что ли, первого? — Опять пророкотал голос сверху, и Пард понял, что лежать ему очень мягко и удобно, что ступни не ноют почти совсем и вообще лежать так хорошо, что он даже слегка застонал от счастья. А что там сказали Тиру? Опять вставать и защищать его, что ли? Пард, не открывая глаз, прислушался. Кто-то возился, потом что-то зашуршало, и стало тихо. «Блин, куда они его?» — по-прежнему не открывая глаз, Пард начал вставать, мучительно распрямляя одеревеневшие члены.

— Эй, паря, ты куда намылился? Если в сортир, то далеко не ходи, под кроватью всё есть, — объявился справа молодой голос.

— Куда Тира повели? — наконец разлепил глаза Пард. Впрочем, в полусумраке какого-то помещения со странными стенами, он всё равно не смог сфокусировать разъезжающиеся от усталости глаза.

— Да не боись, с вами просто поговорить хотят. А здесь — лазарет, больно вы все побитые и вообще никакие приползли. Ложись, говорю. — К губам парня прижался холодный, упоительно мокрый край железной кружки с чем-то обалденно вкусно пахнущим. Пард глубоко вздохнул, жадно, обливаясь, выпил всё до дна и провалился в сон, не дожидаясь, когда голова коснётся подушки. …

— Может, его разбудить? Что-то он спит и спит. Покормить хотя бы нужно. — Голос был женским, незнакомым и жалостливым. Пард прислушался к ощущениям и понял, что усталости в теле уже нет, зато дико хочется есть, а глаза открывать просто лень, и он медлит с этим действием, потому что ему совершенно не хочется узнавать, какие гадости предложит ему новый день, кто ещё будет покушаться на безопасность его и остальных ребят, и какое это блаженство, что рядом люди и… очень хочется по неотложным физиологическим нуждам… Последнее пересилило все остальные соображения, и Пард открыл глаза. Над головой нависал тёмный брезентовый потолок в заплатках, несомненно раньше ничего общего с брезентом не имевших. Пард бодро сел, проваливаясь на удивительно мягком тюфяке, и обнаружил, что он в очередной раз совершенно голый. Прежде, чем возмутиться, он воспользовался знаниями, почерпнутыми в глубинах сонной памяти о наличии отхожего места прямо у него под кроватью. Пард бодро вскочил и чуть не заорал от тупой боли в опухших и безбожно ноющих ногах. Но дёргающая боль быстро сменилась вполне терпимыми неприятными ощущениями, а под кроватью был обнаружен настоящий детский горшок с оторванной ручкой. Впрочем, Парду в данный момент это было всё равно.

Звуки жизнерадостно бьющей в металлическое дно струи, вызвали затишье за бурой занавеской, отделяющей его от остального мира, и оттуда высунулось молодое женское личико.

— Ой, — сказали одновременно личико и Пард, и парень опять остался один на один с нарастающим возмущением. Завернувшись в простыню на манер римской тоги, о которой он тоже не имел представления, поскольку интерес к истории был не его коньком, он величественно уселся на кровати, стараясь не показывать нарастающего смущения и беспокойства.

— Эй, ты там всё? — Раздался опять тот же незнакомый, но уже смешливый голос, и Пард мрачно собрался протестовать против насмешек. Но сохранять гордое достоинство и отстаивать собственное я мешал всё тот же горшок, тщательно задвинутый вглубь подкроватного пространства и полное отсутствие одежды.

Девушка опять заглянула в «палату» и, прыснув, появилась вся, откинув занавеску. Она была маленькая, пухленькая и вся какая-то закруглённая. Смешливые глаза, ямочки на щеках, пухлые, привыкшие улыбаться губы. Ну, и всё остальное тоже на месте, провёл глазами Пард по ладной фигурке… И вдруг представил себя, неловко сидящим на кровати, провалившимся в мягкий тюфяк, отчего колени его торчат под невообразимым углом, а костлявые ноги, на которые простыни не хватило, жалобно свисают, не доставая до пола с высокого лежбища. Физиономия у него, наверняка, с запавшими глазами, стоящими дыбом волосами, дико отросшими за время их путешествия, с потрескавшимися губами… Он нервно облизнулся. И вдруг… улыбнулся, хотя спёкшиеся корки на губах сделали эту процедуру чрезвычайно болезненной. Ну не хотелось ему огрызаться на неё, и всё, такая славная была эта девушка. А в руках у неё был свёрток, в котором легко угадывалась его одежда, постиранная и хорошо просохшая. «Боже мой, сколько же я тут валяюсь?» — ужаснулся про себя Пард, ощущая при этом удовольствие, что столько времени его никто не заставлял ничего делать и никуда ходить.

— Сейчас обувь принесу. Одевайся, я постучусь, — пряча улыбку, проговорила девушка и, выходя, не удержалась, оглянулась ещё раз и прыснула. Только было это совершенно не обидно и даже Парду понятно, что смеётся она просто от избытка хорошего характера и природной весёлости, как Трава когда-то, дома, в Посёлке. И Пард понял: вот оно, то, чего он так старался избежать. Неприятности не закончились. Где ребята? Он быстро оделся, с удовольствием выяснив, что вся одежда на месте, от нижнего белья до любимого чёрного комбинезона, даже содержимое карманов было аккуратно вложено в носок.

— Ты всё? — Опять прозвучал весёлый голосок, и Пард вдруг осознал, что вокруг говорят и двигаются множество людей. Он их всё время слышал, но спросонку не принимал во внимание. Вместе с голосом молоденькой медсестры, так он определил своё положение и назначение девушки, слышалось шарканье ногами кого-то постарше, стоны за тонкой матерчатой перегородкой справа, неприятное бряцание чего-то металлического, звуки далёкого страстного спора, касающегося «резать или нет?» и, совсем близко, перешёптывание нескольких мужских голосов и бряцание оружия. «Меня караулят, ждут, пока проснусь. Хоть бы поесть дали сначала».

— Всё, — отозвался он, и издать этот хриплый короткий звук у него получилось далеко не с первого раза. Пересохшее горло категорически отказывалось работать.

Девушка вошла, озабоченно сдвинув бровки. Она принесла растоптанные огромные ботинки с подошвой, выкроенной из чего-то мягкого и поэтому похожие на домашние тапочки.

— Твои совсем развалились, да и ноги у тебя опухли, не влезут сейчас. Пока походи в этих, — она озабоченно присела перед Пардом и принялась надевать на него ботинок. Парень совершенно смутился, чего с ним раньше никогда не бывало. Он отобрал башмак, стараясь не делать это грубо, и молча стал напяливать обувь на больные ноги, морщась, когда нечаянно задевал самые болезненные места. Он очень боялся обидеть девушку, но разозлился, что она одевает его, как маленького. Это только тётка не признавала до сих пор в нём мужчину и всё время норовила поправить воротничок, заставить помыть руки или уложить вовремя спать. Да что это он? Соскучился по тётке, что ли? Он же помнит, что она тиранила его своей заботой так, что именно от неё порывался сбежать тот Пард, который месяц назад ушёл из родного посёлка. Тётка, безоглядно любившая осиротевшего в раннем детстве племянника, навязчиво и приторно опекала его, подсовывала самые вкусные кусочки, вязала бесконечные шарфики и безрукавки, и совершенно не признавала, что он уже взрослый. Пард низко опустил голову, чтобы девушка не увидела навернувшихся слёз. Да, что-то он совсем раскис. И вдруг, мягкая девичья ручка провела по всклокоченной шевелюре парня. Провела один раз, но нечаянная ласка вдруг вызвала спазм в горле, и из-под крепко сжатых век выплеснулись непрошенные капли. Когда Пард, проморгавшись, поднял глаза, только колыхание занавески напоминало о том, что девушка была здесь. Парень потряс головой, отгоняя непрошенные сантименты и стараясь избавиться от тупой боли в горле.