Острогин Макс - Мертвецы не танцуют

Нижнее Метро чернеет растопыренной птичьей лапой. В Нижнем Метро порядок, во всяком случае, в восточной части. Только пройти все равно нельзя, да и не полезет туда никто. Что происходит на Западе… Запад он и есть Запад.

– Папка говорил, что город такой большой, что за всю жизнь его нельзя обойти.

– Это смотря какая жизнь.

Город плывет почти под ногами.

– Вчера двадцать минут гуляли, сегодня можно побольше. Хотя нет, нельзя. Простынешь.

Мне смешно. Но я с ним не спорю.

– Ты как-то быстро выздоравливаешь, – улыбается Егор. – Ты что, богатырь?

Я начинаю кашлять. Хорошее слово. Богатырь. Хорош богатырь, ложку поднять не может.

– Значит, здоровье повышенное. Есть такие люди, все как на собаках… А у меня, наоборот, пониженное… Зрение у меня плохое, с детства.

– Плохое?

Егор смотрит вниз из-под ладони.

– Странно… Сейчас вроде по-другому… Вижу почти все. И резко… Никогда так не видел.

– И зубы не болят, – добавляю я.

Егор сидит прямо передо мной, и я вижу, как он начинает проверять языком зубы, надувает щеки, даже пальцем прощупывает.

– Не болят, – пораженно говорит он. – На самом деле не болят. Даже дырки, кажется, заросли. Это почему?

Я пытаюсь повернуться на правый бок, не получается, больно, ребра, кажется, потрескивают. Падаю на спину. Надоело на спине.

Вообще надоело валяться. Шея не поворачивается, какой-то горб на ней нарос, как воротник. Руки. Руки работают. Не очень хорошо работают руки, шины мешают – и на правой, и на левой. Не сгибаются. Но согнутся, рано или поздно. И на ногах шины, сломанный я совсем. Кривые шины Егор сделал, неумеха. Хотя и так сойдет.

Зато кожа нравится. Новая наросла, гладкая и толстая, по ощущениям гораздо толще. Здорово.

Зубов, правда, меньше. Гораздо меньше, чем раньше. Дырки, они зарастают, это верно. Рядом с Алисой не только дырки зарастают, раны затягиваются. Кости, кожа, сухожилия.

А зубы новые нет, так и буду дальше без зубов. Когда умирал, не очень расстраивался, на том свете новые зубы выдают. Все, кто претерпел за правду, при записи в Облачный Полк получают утраченные конечности, отлитые из чистейшего золота, в том числе и зубы. А сейчас без зубов туго, в живых-то. Лицо просело, скособочилось, постарел сразу.

– Это отчего? – спрашивает шепотом Егор. – Это… Почему?

Я молчу. Но Егор и сам не дурак, думать умеет.

– Почему?

Егор вкатывает меня под крышу.

– Так… Она… Она что, эта?!! Это?!!

Глаза у него округляются, челюсть отвисает. Так он и стоит. Не меньше минуты.

– Она настоящая?!

– Ага, – отвечаю я. – Самая-самая.

– Папка про таких рассказывал… Но мы никогда не встречали…

– Вам повезло. Особенно тебе. А я вот встретил.

– И что? – спрашивает Егор совсем уж еле слышно. – Что случилось?

– Со мной ничего.

– А с кем? – осторожно спрашивает Егор.

– С другими… Сказки знаешь?

– Какие?

– Разные. Всякие. Про гостей. Пришли к людям гости, сели за стол, едят. А один мальчик уронил ложку. Полез за ложкой, глядит, а у гостей-то копыта.

Егор оглядывается.

– У нее копыта? – шепчет он.

– Почти. Но вообще она хорошая. Добрая. Тебе понравится.

– Ага, добрая. Отец говорил, они детей сманивают. А потом… Что потом?

– Не знаю. До потом не дошло. К счастью.

– Они… – Егор неопределенно кивает. – Они… Такие, как Алиса… Ты как с ней познакомился?

– Она меня спасла. И еще… Долгая история, в двух словах не расскажешь. Ты насчет Алисы не беспокойся, ты уже вырос. Совершенно вырос. Но лучше, так, на всякий случай, лучше тебе бороду отрастить. Тогда точно не заинтересуется.

– Бороду… А если не растет…

– Лучше, чтобы росла. Знаешь, борода вообще против всякой погани лучшее средство. А Алиса…

– Она… опасна?

Егор меняет табуретку, подсаживается поближе к дробовику. Правильно. Я бы сам так поступил.

– Я не знаю. Скорей всего, нет. Она… Раньше любила игрушки… Она смотрела на игрушки?

– Нет… Она только в стену смотрит. Или в угол. Она точно не опасна?

– Не опасны лишь помидоры. Да и то… Она…

Сбежала. За мной. Сюда.

– Ясно.

Появляется Алиса. Садится возле стены. С рук у нее спрыгивает крыса, начинает обход комнаты, обнюхивает пол, стулья, все обнюхивает. Егора.

– А ну… Иди…

Он достает сухарь. Крыса нагло забирается ему на колени, отбирает сухарь, относит Алисе.

– Ладно… Вы тут развлекайтесь, а я за водой поднимусь. Чаю хочется.

Егор подбирает ведро и удаляется, шаркая ногами.

Я остаюсь с Алисой.

Молчим. Только крыса хрустит сухарем, да перекатываются на ветру звонкие гильзы.

Хочется поговорить. Спросить, узнать. Но страшно. Ладно, потом, успеем.

Моя каталка стоит рядом с полкой, на ней книги. Большие, тяжелые, в таких обычно картинки. Я дотягиваюсь до ближайшей, с трудом устраиваю ее на животе.

Современные художники. Культура. Современные… Знавал я одного современного, но недолго…

Листаю. Очень быстро выясняется, что время всегда одинаковое. Бойко рисовали раньше, бойко, почти как сейчас.

Москва, вид сверху. С птичьего полета вроде как, тогда еще птицы летали и во множестве. Я такую же картину видел, у Япета, в одном из старых альбомов.

Если просто смотреть, то обычная вроде как картина, город и все присущие ему признаки: реки, мосты, кварталы, коммуникации над и коммуникации под, все как полагается. Но есть и секрет, второе дно, не различимое нормальным взглядом. Под изображением особая инструкция, научающая, как смотреть по-другому. Чуть скосить глаза к носу, постараться смотреть не на, а сквозь, так, словно картинка находится чуть дальше своего реального расположения, расслабить глазные мышцы, распустить ось зрения, и вот видно уже другое.

Зеленые кишки труб и тоннелей, вываливающиеся из распухшего чрева, острые кости подземных путей, протыкающие серую кожу асфальта, провалы – как глубокие язвы, сквозь которые видны перепутанные сухожилия и больные бубонные вены. Черная кровь из лопнувших тромбов бензостанций. Концентрическая сыпь навсегда остановившихся в красном светофоров. Иглы энергетических мачт, как спицы экзоскелетов, стягивающие сломанные ребра кварталов, мосты, как медицинские стяжки, скрепляющие расползающиеся части районов. Лишаи парков и мокнущая экзема забродивших прудов. Нарывы стадионов и пролежни переулков, и если осторожно отдалить альбом от себя, то видно станет окончательно – мертвец, стухший, с истлевшими конечностями и объеденным черепом, и дороги уже не дороги, а плоские солитеры, и мелкие люди на улицах похожи на мух, а машины на червей, въедающихся в догнивающую кожу.

Возвращается Егор с ведром.

– Вы огни видели? – спрашивает он. – Когда сюда шли?

– Нет, – отвечаю я.

– Да… Огни появляются. На севере. Можно вечером посмотреть.