Андрей Лазарчук - Темный мир

– Аккуратненько двинулись. Будет больно – говори сразу.

– Хорошо.

И мы пошли на север. На часах уже перевалило за полчетвертого, небо стало совсем светлым, думаю, начинался медленный северный восход. Вдруг как-то разом исчезли камни, лес поредел, стало больше берез. Наверное, из-за ярких белых стволов и светлой зелени я не обратил внимание на то, что за этими деревьями леса уже не видно. А потом туман стремительно сгустился и поглотил нас.

– Руку, – сказал я Маринке. Она послушно дала руку. Пальцы теплые, это хорошо. Мерзнуть – это хуже, чем голодать. Черт, зачем только я вспомнил про еду!

Было светло. Так бывает в горах, когда попадаешь в тонкое облако. Светящаяся пелена. Поминутно сверяясь с компасом, мы шли на север – неторопливо, поскольку торопиться было некуда.

И опять прошел час. Ни берега, ни дороги – ничего.

– Перекур? – предложил я.

– Давай, – согласилась Маринка. – Только…

– Что?

– Мы не можем ходить по кругу?

– Вслед за магнитным полюсом?

– Я читала – есть такие места… аномальные зоны…

– Я тоже читал.

– Может, и здесь? Недаром тут почти никто не живет.

– Не знаю, – честно сказал я. – В любом случае – надо выбираться на открытое место.

– Это да. И еще чтобы там был ручей. Или ключ.

– Или озеро.

– Лучше всего озеро.

– Тихо, – сказал я.

Где-то вдали, на пределе слышимости, возник звук мотора. Он медленно перемещался.

– Вот и дорога, – сказал я. Сверился с компасом. Судя по звуку, дорога оставалась справа от нас – а значит, мы вот-вот выйдем к озеру. Ну, если не вот-вот – то все равно выйдем. Проявив завидное упорство.

Мы прошли еще немножко вперед – и буквально выскочили на поляну. Туман все еще держался, светился, и поэтому, увидев контуры построек, мы оба подумали, что это наш хутор. И бросились со всех ног…

Но это, ребята, был не наш хутор.

Стоял покосившийся забор, подпертый зарослями такой густой крапивы, что я даже попятился. Ворота были без створок – только столбы и перекладина. Судя по неприбитой траве, в них давным-давно никто не входил. За воротами виднелся один дом, за ним угадывался амбар или хлев.

– Ух ты, – сказала Маринка. – Заброшенный…

– Да, – кивнул я. – Наверное, тут таких немало.

– Колодец должен быть, – сказала она. – Давай найдем?

– Ну, давай…

Пить действительно хотелось чертовски.

Колодец имелся, но добраться до воды – а она вроде бы стояла внизу – не было ни малейшей возможности: отсутствовали не только ведро и цепь, но и ворот, и пара верхних венцов сруба. Как будто кто-то специально разорил это место, чтобы люди не возвращались.

Сам дом был типичной карельской избой в три окошка, с бесстропильной крышей и несимметричным перерубом – то есть в передней длинной стене сначала два окошка, потом идет внутренняя межкомнатная перегородка из таких же примерно по диаметру бревен, врубленная в переднюю стену или «в клин», или «в лапу», и потом – еще одно окошко. Отличием от множества подобных изб был навес над входной дверью, на перекладине которого с трудом различались какие-то знаки – наверное, обереги. Я попытался сфотографировать перекладину, но света было еще слишком мало, а со вспышкой видна была только чистая поверхность доски – фронтальный свет как бы заливал борозды. Ладно, подумал я, дома увеличим, плеснем контрасту…

Маринка потрогала дверь. Замка никакого видно не было, но дверь не поддавалась – возможно, была забита гвоздями или просто набухла.

– Давай войдем? – В голосе Маринки вдруг послышалось непонятное возбуждение. – Вдруг там… ну, что-нибудь? А?

– Да неловко как-то…

– Перед кем? Никого нет. И сто лет тут никого не было.

– Я вижу. Но все равно…

– Ай, да ну тебя…

Она повернулась к двери боком, наклонилась – и ударила стопой примерно в то место, где остались следы от дверной ручки. Удар у нее был несильный, но акцентированный. Двери в избах делались всегда открывающимися внутрь: кто-то из этнографов считал – чтобы не завалило снегом, а кто-то – чтобы нельзя было подпереть снаружи и поджечь дом… то есть поджечь всегда можно, а вот подпереть уже нельзя. В моей голове это плохо вяжется с миролюбием северных народов, хотя… Если припомнить любимого народного героя Лемминкяйнена (помните рассказ деда Терхо?) – версия приобретает осмысленность. Мало того что сам герой считал в порядке вещей заявиться на свадьбу, куда его специально не позвали, чтобы не портил людям настроения, мать не послушал, а ведь она его не пускала – нет, заявился, все испоганил и хозяина дома прирезал; так ведь и ответ прилетел, по нашим меркам, совершенно адекватный: всех родных обидчика, кого поймали, вырезали, а деревню разорили. И, что характерно, никакого удивления или возмущения в авторском голосе я не нахожу. Я в нем слышу: все так делают, особенно если сам виноват . Но вот что у меня с этим – вполне современным, то есть людоедским, не находите? – модусом операнди [2]не сходится, так это полное отсутствие в маткультуре залежей оружия. Должно быть, и много. Не-а. Но ведь не голыми же руками они друг друга душили?..

В общем, что-то здесь не сходится, но, увы – информации мало, копать и копать. Копать и копать.

Моя помощь в таранном деле Маринке не потребовалась, со второго удара дверь чуть приоткрылась. Теперь уже отговаривать ее было бесполезно, а стоять в стороне – неловко.

Мы навалились вдвоем – раздался скрежет (и точно, это выдирались из косяка ржавые гвозди); образовалась щель, а потом дверь распахнулась.

Маринка скользнула у меня под мышкой и вошла первой.

В сенях стояла лавка, а на лавке – очень ржавое, буквально кружевное ведро. Я его щелкнул.

Дверь во внутренние помещения была только прикрыта. Внутри было совсем темно – окна закрывали дощатые ставни, и свет едва пробивался сквозь щели. Я подошел к окну и нащупал крючок. С совсем уж гнусным скрежетом заржавевших петель створки приоткрылись.

Как известно, избы возводятся вокруг печи. Карельские, рассчитанные на долгую морозную зиму, – тем более. Причем возводятся они очень продуманно: вот эта большая, в два окна, комната, в которую выходит только один угол печи, называется летней избой, а к зиме здесь должна выстроиться немаленькая поленница – чтобы не бегать за каждой порцией дров на мороз; а основное тепло печь отдаст в меньшую «зимнюю» избу и на кухню.

– Смотри, – сказала Маринка.

Я посмотрел. В углу на истлевшем половике грудой лежали серые, как бы покрытые копотью, кости. Больше в летней избе не было ничего.

Кости были не слишком крупные – ну и, слава богу, не человеческие. Я присел, отогнул угол половика и увидел большой собачий череп. Нет, не собачий. Волчий.

– Волк, – как бы услышав, что я думаю, сказала Маринка.