О'Санчес - Добудь восход на закате

— Семь тысяч сняли! Если и дальше так дело пойдет, то в месяц будет получаться около пятнадцати. Сигорд, вы гений!

— Я же говорю — для поддержания штанов, жить на это невозможно.

— Нет, но почему же...

— Потому же. Аренда точек, аренда линий, членские взносы, биржевые расходы, зарплаты, налоги... Может, и придумаем что-нибудь еще в этом роде, но эти сделки — всего лишь гарнир к основному блюду. Твоя клиентура приносит в месяц около десятки...

— Десятки не десятки, но девять тысяч было.

— Превосходно, однако и это гарнир, на двадцать пять тысяч в месяц содержать нашу фирму, со всеми ее потребностями в технике и людях, невозможно, ты же понимаешь.

— А где же тогда само блюдо?

— Вот и думаю — где оно? По сути дела, мы орудуем не на самой бирже, а возле нее, роемся в отбросах, подобно гиенам.

— Ну уж гиенам.

— Назови иначе, какая разница. Но факт остается фактом: за исключением пары-тройки неудачных, собственно биржевых сделок, вся наша деятельность — внебиржевая.

— Естественно! Биржевой клиентуры у нас нет, собственных оборотных средств почти нет, заемных такоже нет, банки нас в упор не замечают.

— Банки обожают обслуживать и ссужать деньгами тех, кто в них не нуждается. Ты прав, прав, но мы выжили на этом рынке, хотя и чуть оголодали, и на днях рискнем, попытаемся всунуться в торги.

— Опять? Вы планируете в электронные сыграть, или руками, на «подиуме»?

— Руками, электронным я пока вовсе троюродный, мышка в руках не держится. Завтра на площадке — ты будешь стоять, твоя задача дождаться, пока «Побережье» доползет до четырех талеров двадцати пенсов, далее купишь лоты на общую сумму восемьсот сорок тысяч отечественных талеров, по этой цене.

— Двести тысяч акций??? Много, Сигорд.

— Где же много, когда их триста миллионов с хвостиком выпущено. Никто и не заметит нашу комариную игру на повышение. Там какой лот?

— Вроде бы десять тысяч.

— Значит, всего двадцать лотов, два-три раза рукой махнуть, не надорвешься.

— Вам бы все шутить. Двадцать лотов — это слишком много.

— Ты хочешь сказать — для нас много?

— Да. Это же почти все средства фирмы, весь наш подкожный жир. Давайте хоть половину возьмем?

— Нет.

— Ну, дело хозяйское. — Яблонски захлопнул блокнот, навинтил колпачок на перьевую ручку, серебряную, можно сказать, старинную — шариковые чудаковатый Яблонски не признавал... Потом все же не выдержал:

— Вы хотя бы объяснили мотивации своих решений, а то словно какой-то «авторитар» из президентских кулуаров. — Яблонски покраснел и добавил:

— Вы должны уметь говорить «нет» мягко, по крайней мере так. чтобы тем, кто рядом, было не обидно.

— Надо же, барышня кисейная, обидно ему! Простите, извините, господин мой Яблонски! Ладно... Риск велик, а принимать решение надо, рано или поздно. Можно отложить на месяц (но вряд ли получится на год, подкожных денег не хватит), а через месяц — все равно решать что-то такое рисковое. Я нервничаю, я боюсь, душа моя хнычет и не желает вылезать из уютной норы на ледяные ветры, а тут ты прыгаешь на ее чашу весов прямо в ботинках. Тяжко мне, понимаешь, и страшно, ибо в тот раз — Сигорд ткнул большим пальцем куда-то за спину, мы могли понести гораздо больший урон, чем понесли — и память та жива... Вот и весь секрет моего непреклонного нет. Понятно? У тебя есть пенсия за пазухой?

— Есть.

— А у меня ее нет. Представь, что я свою пенсию на кон ставлю?

— Вот и спрашиваю — зачем?

— Вот я и объясняю.

Яблонски достал бумажник, вынул оттуда автомобильный ключ, спрятал бумажник, и только после этого отреагировал на последнюю фразу Сигорда — пожал плечами.

— Дело хозяйское. А вы что, не на моторе нынче?

— Нет, поленился, решил сегодня пешеходом.

— Так давайте, я вас подброшу, час поздний?

— Нет, спасибо, дружище, я лучше на метро, прогуляться хочу.

— Тогда до завтра?

— Да.

— Эй, эй... Сигорд? Прошу прощения...

— Да. Забыл что?

— А если цена завтра не упадет до четырех двадцати?

— Она упадет.

И цена упала. С самого утра, с начала торговой сессии она целый час стояла на четырех тридцати пяти, потом качнулась на два пенса вниз-вверх и за последующий час увалилась до четырех двадцати. Но Яблонски закусил удила и ослушался прямого указания Сигорда, он ждал, весь в поту, еще полчаса и единым махом купил все двадцать лотов по четыре пятнадцать. После этого цена свалилась еще на три пенса и остановилась вместе с торговой сессией. Победителей не судят — Сигорд взял распечатку-хронометраж и с карандашом в руках восстановил весь ход торговой сессии: как цена падала, и как Ян Яблонски медлил... Ничего не сказал по поводу ослушания, но головой покрутил — Яблонски совершенно четко видел, в каком месте распечатки Сигорд оскалился и зашевелил губами — наверняка матерился про себя. Ну так что ж... Все-таки не по четыре двадцать. Даже если самое худшее случится, фантазировал Яблонски, если «Побережье» обанкротится и все его акции превратятся в дым и пепел, то двести тысяч акций, помноженные на сэкономленные пять пенсов, составят в итоге миллион пенсов, десять тысяч сбереженных талеров. И значит все не так страшно...

— Что... Молодец, хорошо сработал. Больше так не делай.

— Ладно. Но я же как оптимальнее хотел.

— Именно. В корпоративном бизнесе, дорогой Ян, нет ничего хуже бездумной исполнительности, разве что проявленная инициатива снизу.

— Биг джок, очень смешно. И что нам теперь делать с этими акциями?

— Ждать. Предупреждая твой вопрос — не знаю, сколько ждать, сколько понадобится. А пока можешь поразвлечься охотою на перепелок.

— Как это? Вы в последнее время только метафорами и говорите. Каких перепелок?

— Ну на карасей. Наши девицы трудятся? — Яблонски насторожился вопросу, встревоженный боевым настроением начальника и его иносказаниями: как правило, это были приметы резких решений, а Яблонский любил уют и монотонность в делах.

— Да. Но они хорошо работают, если вы насчет того, что они болтают и перед зеркалом прихорашиваются. Они же не автоматы.

— Речь не о них. Они реестры наших сделок исправно ведут?

— Да.

— Ты их просматриваешь, анализируешь?

— Ну, так... Выборочно проверяю, конечно. Все же не могу проверить.

— Эх... Помнишь сделки по полковнику Ригану?

— Это которые регулярные, раз в месяц?

— Ага. И что Нунций, брокер, из «Соверена» в «Елисейские поля» перешел — в курсе?

— Да, хотя и не обращал на это особого внимания.

— Клиентура, которую он контрабандно вел, теперь — чья? «Соверена», или «Полей»?

— Не знаю. К чему вы клоните?

— Она теперь наша, в лице полковника Ригана. Это мы теперь будем у него откупать его акции, у него их еще на десять месяцев хватит, я посчитал, и каждый месяц мы будем стричь с этой бессовестной перепродажи его имущества две тысячи талеров.