Олег Серегин - Дикий Порт

Цмайши грезит.

Единственный сундук перед нею нарушает пустоту покоев. Цмайши перебирает мужские украшения столетней давности и думает о войне – так, как думают об умершей дочери. Мышцы ее ослабели, клыки затупились, сосцы иссохли: о, с какой любовью она вскармливала войну! Х’манки оказались слишком хитры, и чийенки, союзники, предали, и рывок рассеялся в пустоте, выпив последние силы людей.

Но есть одна мысль, которая сладка Цмайши, как сладка под ее пальцами округлость х’манкского черепа, звена в ожерелье. Вот она, эта мысль: во времена тяжких испытаний у людских женщин не рождаются выродки.

В прежние, счастливые времена, такова была кара за покой и достаток: на три крепких выводка приходилось одно дитя, которому не хватало соков материнского тела, или же братья и сестры еще во чреве били его, ломая кости, сокрушая мозг. В древности считалось, что недоразумный, слабый и уродливый ребенок отдал свою силу и ум прочим, и потому не следует быть с ним жестоким, нужно убивать сразу. Так и поступали. И была примета: если выродков рождается меньше, жди пору невзгод.

На Диком Порту, после спешной эвакуации, на синтетической пище, плохо очищенной воде и грязном воздухе, почти без отопления, практически без медицины – все дети рождались здоровыми.

До последнего времени.

Два или три выродка появилось на свет…

Близится новый день.

Цмайши грезит. Страшна и величественна история ее жизни, но сейчас она вспоминает свою зарю. Она рождалась в блеске клинков, в отрочестве ей не было равных; и даже брат ее того же выводка, брат, что осмелился выйти из чрева прежде нее и доказал потом свое право отодвигать женщин, даже он остерегался ее. Р’харта…

…и он хохочет, машет рукой ей, несравненной среди юниц; серьги в его ушах – из металла, не из кости, и это значит, что войны еще не случилось. Впереди грозовыми тучами клубится пыль: там два гигантских самца цангхьяр схватились за самку. Цмайши скрещивает на груди мускулистые руки – детское развлечение, для детей устроено зрелище! – но смех брата заразителен, и она улыбается, встряхивая роскошной гривой. Т’нерхма, «второе лезвие» Р’харты, стоит рядом, щурясь с веселой укоризной. Он отменно красив и статен: косы, блистающие металлом зажимов, опускаются до узких, как у подростка, бедер, и глаза – яро-золотые и раскосые, обведенные черной каймой, и кожа светла, и рот широк… Цмайши думает, что зачнет от него детей.

Рхарта снова машет ей, зовет подойти ближе. Что-то кричит. Шум такой, что не разобрать слов. Брат раздраженно мотает головой, касается своей серьги, пробуждая передатчик; в ухо Цмайши повторяет что-то незамысловатое и радостное…

И она идет, идет к нему, туда, где молодость, где сражаются звери, повинуясь природному зову, где люди смеются, красивые, сильные и отчаянные… идет…

Пальцы Цмайши разжимаются, и воинское ожерелье падает на пол. Трескается пополам череп безымянного чужого солдата, зубы рассыпаются бусинами.

Далеко от дома старейшины, в замке-небоскребе Рихарда Люнеманна, в апартаментах начальника охраны стоит у окна рритский верховный вождь. По зеленоватому стеклу текут дождевые капли. В ночи пылает океан искусственного света – сигнальные огни, окна, вывески; перед башней галактической связи огромный голографический экран вместо рекламы занимают срочные новости.

Л’тхарна не смотрит их.

Его браслетник лежит, развернутый, рядом на столе, и включен тот же самый канал. Тонкий бархатистый голос дикторши приглушен почти до неслышимости.

В замке-небоскребе Рихарда Люнеманна, в апартаментах начальника охраны стоит рритский верховный вождь и с компьютера х’манков, на языке х’манков слушает новости о начале войны между х’манками и х’манками.