Олег Серегин - Дикий Порт

Алентипалне трудно следить за словами Эмиза. Она размышляет, когда будет штурм. Должно быть, спецназ уже здесь. Или нет? Кажется, что прошли часы, но если судить здраво – минуты…

Здесь десятки вооруженных людей и десятки мобильных мин.

– О чем вы думаете? – Лицо Эмиза на щите приближается. Тон его доверителен. – О ваших воспитанниках? Не беспокойтесь. Как только они появятся, я разрешу вам переговорить с ними. Вы сообщите, что в тело каждого из моих людей вживлен чип, отслеживающий состояние здоровья. Если оно у кого-то внезапно резко ухудшится, кто-нибудь обязательно постреляет, и не в воздух. Попытки вывести из строя мины-пауки вызовут либо их детонацию, либо, опять-таки, прицельную стрельбу.

– Почему вы это делаете? – безнадежно спрашивает Алентипална.

– С вашего разрешения, я продолжу мысль. Простите, но я так давно ждал возможности обратиться непосредственно к вам! Итак, я согласен даже на судьбу Сандерса. Но у меня есть основания подозревать, что я ее избегну. – Эмиз набирает в грудь воздуха, он выглядит все более нервозно. – Я не убью вас. Я хорошо информирован. Я знаю, чем Черная Птица отличается от Белой, и знаю, что будет с тем, кто убьет Черную Птицу. Но я знаю, что вы за человек… Волшебная Бабушка. Вы умрете сами, и мысли ваши в эту минуту будут только о том, как спасти детей. Не о том, какого наказания я заслуживаю.

– Вы не убережетесь.

– Мне все равно.

– Почему?

Эмиз сияет. Он ждал этого вопроса. Алентипална думает, что сейчас будет новый долгий монолог, во время которого она сможет отвлечься.

Она с трудом различает даже лицо человека на щите, не говоря уже об окружающем. Смотрят ли на нее, перешептываются ли… живы ли те, кто рядом с ней… нет, живы, иначе не было бы так тяжело. Как будто многотонная плита опускается на темя. Легкие отказываются принимать кислород. Тело деревенеет. Нестерпимо болят глаза: должно быть, сосуды лопаются. Не перепугать бы малышей красными глазищами…

Волшебная Бабушка поет жизнь.

Непрерывно.

С той минуты, как вошла сюда.

Без регулярного приема медикаментов больные синдромом Мура существовать не способны. Время приема давно позади. У кого-то раньше, у кого-то позже, но у всех детей в зале должен начаться приступ.

До сих пор не случилось ни одного.

Эмиз говорит. Быстро, очень быстро, он явно хочет успеть выговориться, пока она может его слышать. И местра Надеждина слушает. В чем-то он помогает ей сейчас, этот безумный и несчастный человек: силой оттягивает на себя внимание. Она понимает, что происходит с ним. Эмиз слишком долго ждал, все это время внутри него копилось напряжение, словно закручивающаяся пружина, которая теперь раскручивается все стремительней. Его психика подобна отпущенной тетиве лука. Это окончится для него плохо в любом случае. Но высока вероятность, что он все же успеет совершить задуманное…

Он хорошо подготовился.

Ее силы тают. Но Алентипална одна из золотой четверки, и если сейчас на секунду, на одну-единственную секунду забыть о детях, отпустить в небо яростную Черную Птицу, которой несравнимо легче петь смерть, чем жизнь… на одну секунду – и учащенный без того пульс террориста станет еще чаще, и еще, и еще, и сердце его разорвется.

На одну секунду забыть о детях.

И все.

Все окажется бессмысленно.

Поэтому Эмиз говорит, и Алентипална слушает его. Ожидание в полной тишине, под сотнями молитвенных взоров не было бы тяжелей, чем внимание безумцу, но не представить, чем тогда она заняла бы рациональную часть сознания. Невозможно петь, если думаешь только о том, что надо петь.

– Я сделал все, что мог, – говорит он. – Я много чего мог, местра корректор! Я и не думал, что заработаю столько, сколько заплатил. Новые методики лечения появляются и появляются, вы в курсе, я уверен, и каждая дороже предыдущей. Синдром Мура! Меня трясет от этого слова. И от вида трясет. Меня тошнит от мыслей о статистических вероятностях и о вас. Вы одна сплошная статистическая вероятность.

Алентипална осторожно потирает опущенные веки. Ее движение странным образом ввергает Эмиза в истерию.

– Я не житель колонии, черт бы их все побрал! У меня индикарта Древней Земли! Моя жена провела вне Земли три недели, этого оказалось достаточно, чтобы попасть в статистику. Заболеваний. Синдромом. Мура. Это должен был быть не я! не мой сын! Какая-то тварь спела песенку, поменяла судьбу на судьбу, тварь с Седьмой Терры, слышите меня, местра триумвир?! Чей-то ублюдок на Урале родился здоровым, потому что мой сын умер в муках!

«Это глупо», – думает Алентипална, но возражать сейчас – еще глупее.

– Я только потом это понял, – шипит Эмиз. – А тогда я только знал, что вы умеете лечить. Так, что и следов почти не остается. Я заплатил, заплатил, чтобы моего мальчика перевели в больницу, куда должны были приехать по обмену опытом ваши врачи. Я только потом понял, что это были за врачи. Вы слышите меня?! Они приехали. Прошли, раздали игрушки. И уехали. И у восьми из тридцати началась положительная динамика. Она началась – и их родителям прислали приглашения на жительство. Я только потом понял, что все это значило.

Он улыбается. Биопластиковая маска на лице делает гримасу еще страшнее, чем есть.

– Мой сын не был сверхполноценником, – Эмиз смеется. – Его не стали спасать.

«Вы не правы, – мысленно отвечает Алентипална. – Вы все это выдумали». Она ничего не собирается говорить, но не ответить невозможно. Больно слышать ужасное, несправедливое обвинение.

Элия бы сказал: «будь это возможно, существуй какая-то связь между синдромами внешних территорий и сверхполноценностью, так и следовало бы поступать». Тогда медикам Эрэс действительно приходилось бы делать выбор в пользу будущих коллег. Спасти всех невозможно, и как выбирать иначе? По алфавиту?

Связи нет.

Это радует.

– Скажите, – мягко, задумчиво спрашивает Эмиз, – скажите, Алентипална… я знаю, что ваши собственные дети не унаследовали ваших способностей. Если бы один из них оказался болен, вы не помогли бы ему? в обход правил?

Против воли, на миг в чертах Бабушки мелькает сочувствие. Но ее лицо быстро ожесточается снова.

– Подумайте о другом, местер Эмиз. Из-за таких, как вы, наши лучшие специалисты вынуждены работать в государственной безопасности вместо того, чтобы лечить детей.

Он ухмыляется.

– Не взывайте к моей совести. Мир нечестен, почему я должен быть честнее мира? Вы же понимаете, что все решено. Мой сын умер. А теперь ни гроша не стоит жизнь каждого долбаного сверхчеловека в этом здании. И мне приятно это осознавать.

– Хотите честности? – голос Алентипалны дрожит. – Если бы это был Райский Сад, вы бы уже… стали полностью безопасны. Это больница! И здесь нет сверхполноценников, кроме меня. Если вам нужна моя жизнь – убейте. За что умрут безвинные дети?