Тимур Туров - Полукровка

– Я буду утром, – твердо повторил он. – И все расскажу. Но ты должна обещать мне...

Володя замолчал.

– Что? – устало произнесла трубка.

– До утра ты никуда не выйдешь из дома. Ты одна?

– Одна, – непонимающе ответила мама.

– Хорошо. Никому не открывай. Никому, понимаешь? Даже если там будет милиция. Даже если ты в глазок увидишь меня. Даже если я буду умолять меня впустить, истекать кровью и говорить, что за мной гонятся бандиты. Никому.

– Володя, что... – начала мама, но он оборвал:

– Ни-ко-му. У меня есть ключ, я войду сам. Пока я не приду, лучше вообще не подходи к двери.

– Что происходит? – спросила мама с еще большей тревогой.

– Я все расскажу утром, – пообещал Володя. – Только заклинаю, никому не открывай!

И он отключил телефон.

Под утро совсем приморозило. Володе было холодно. Плечо распухло и болело, постоянно хотелось чесать посеченное стеклами лицо. Ныли пострадавшие ребра.

Неплохо было бы подвигаться, разогнать застывающую кровь. Но выйти из своего убежища раньше времени он опасался, а внутри детского домика было не развернуться.

Володя поприседал, но теплее не стало. Только замерзшие мышцы охотно отозвались болью. Надо было бутылку водки, что ли, с собой прихватить. Да нет, тогда бы не досидел до утра.

Рассвело. По двору заскребли лопатами дворники в оранжевом, по большей части гости из теплых краев. Москвичи никогда не стремились самостоятельно чистить улицы, словно были выше этого. Притом всегда пренебрежительно относились к тем, кто убирал за ними мусор, и гнусили про «понаехали».

Всякий раз, думая об этом, Володя злился на земляков. Но сейчас мысли были далеко от всех бытовых перипетий. Под мерный шорох лопат он начал клевать носом. Веки стали свинцовыми, мысли улетели куда-то.

Ну нет... Не спать! Еще замерзнуть не хватало.

Он встал, присел раз-другой и вернулся на место – на крохотную скамеечку, а вернее, доску, пришитую на двух кронштейнах к стенке домушки. Показалось, что стало легче. Он даже почувствовал себя проснувшимся. Тело продолжало ныть.

Володя привалился здоровым плечом к стенке. Прислушался к ощущениям.

«Шварк, шварк, шварк», – мерно пели лопаты.

Ноги замерзли. Пальцы уже почти ничего не чувствовали.

«Шварк, шварк, шварк-шварк. Шварк, шварк, шварк-шварк...»

Через двор побежали первые граждане, спешащие на работу. У скамейки постоял мужик с сигаретой. Невыспавшийся, ежащийся, он смотрел, как его собака, молодой дурной бигль, помечает чахлые деревца и детские лесенки, горки, качели. Периодически глядел на скамейку, но так и не решился сесть.

«Шварк, шварк, шварк-шварк...»

А потом вместо мыслей понесся какой-то неконтролируемый поток сознания, и Володя отключился.

...В квартире было пусто. Нет, мебель осталась на прежних местах. Висели в коридоре папины миниатюрки с изображением исторических событий и портретики давно почивших, но сохранившихся в памяти потомков деятелей. Даже компьютер работал в Володиной комнате, хоть родители и злились, что не выключает, а только монитор гасит. Все было на месте. Но в каждом из этих мест чего-то не хватало.

Дом словно ослеп. Стояли утренние сумерки, скрадывая четкость окружающей обстановки. Делая все серым, ровным и одинаковым.

Дом словно оглох. Не было жизни. Не тикали часы, не шумела вода, не шкварчал на плите завтрак. Только мерно гудел системный блок под столом.

Дом превратился в глухое, тусклое место без цвета и запахов. Словно болото, где все мертво, а если что-то и треснет, разрывая безжизненную тишину, то не живое, а прогнившее и надломившееся под собственным мертвым весом.

Мама была здесь. Она не спала. Сидела у стола и неподвижно смотрела в одну точку. Потом вдруг прятала лицо в ладонях и принималась раскачиваться, как сутулый, покореженный маятник.

Она сидела молча. Одна. В пустой мертвой квартире. Молча сходила с ума от боли, тоски, страха и неизвестности.

Мама вновь замерла, уронив руки на колени. Взгляд, опустошенный и страшный, опять уткнулся в одну точку. Ни звука, ни слезинки...

Володя вздрогнул и проснулся. Сердце заходилось от тоски. Ноги совсем онемели от холода. Плечо продолжало болеть. В груди царапало при каждом вздохе. Он закашлялся. Только этого еще не хватало.

Он достал телефон и посмотрел время. Без четверти восемь. Сейчас должен уйти на работу Олин папа, через полчаса мать. Тогда он сможет подняться к Ольге и перехватить ее до того, как она сама побежит на учебу. Главное – момент не упустить.

Володя выглянул из окошка детского домика и принялся следить за подъездом. Последний раз занимался подобной ерундой в детстве, когда играли с пацанами в войнушку. Хотя почему ерундой? Тогда, в детстве, все было по-настоящему. А сейчас, хоть и выглядело фантастикой... Володя тряхнул головой. К черту такие мысли. Лучше думать о чем-нибудь другом. О чем угодно.

Перед глазами возникло последнее видение. Первый раз за все время он видел картинку не из прошлого, а из настоящего. Прошлым увиденное быть не могло. В прошлом дом жил. И был папа. Будущим тоже не могло. Володя знал, что станет делать, и был уверен, что в будущем в этой квартире маме не придется сходить с ума от горя и одиночества. Мамы там не будет. Никогда.

А планы его теперь никто не нарушит, разве что его самого убьют. По-другому не остановить.

Хлопнула дверь подъезда. Володя увидел Михаила Евгеньевича, Олиного папу. В мохнатой ушастой шапке и очках, с суровым видом. По нему можно было сверять часы. И обычно, когда Володя видел его, сразу же возникало желание вытянуться и проверить, все ли с твоей одеждой в порядке.

Отец Ольги был человеком неплохим, но на любое существо мужского пола, появляющееся рядом с дочерью, смотрел как на потенциального врага и мгновенно начинал искать, к чему придраться. Однажды Володя, придя в дом, не поздоровался с ним. И хотя отец Оли висел в это время на телефоне, это не помешало ему надолго затаить обиду.

Володя улыбнулся воспоминанию. Сейчас обиды Михаила Евгеньевича его не волновали.

Олин отец уселся в машину и укатил.

Мама Оли вышла немного позже обычного.

Проводив взглядом спину потенциальной тещи, Володя на полусогнутых вылез из убежища. С трудом распрямил спину, расправил плечи. Болело все. Ноги и руки потеряли чувствительность. Лицо перекосило от холода. Володя чертыхнулся и понял, что заиндевевшие губы тоже слушаются плохо.

Огляделся. Никаких признаков слежки видно не было. Вообще никого постороннего, ни знакомого, ни незнакомого, он не обнаружил. Интересно, что происходит? Лейла взяла тайм-аут? Или тоже где-нибудь разбилась посреди ночи? А может, выясняет отношения со своими лысыми парнями?