Александр Маслов. Земля без Пощады.

Гусаров опустился на корточки, щупая разбитое лицо и прерывисто, то втягивая в себя, то выпуская воздух – крепко врезал ему охранник стволом под дых. Ведь проткнуть мог, утопив пламегаситель в кишках.

– За что нам такое?! Аллах, Господь ваш или новоявленная Истра, кто ответит?! – причитал татарин. – Задница вчера с Бочкаревскими вышла, хоть ложись рядом с нашим Ургином, Ромкой Кучей и помирай под скалой. Думал хуже не будет. Куда хуже?! И вот тебе на! Последнее, что было, отобрали: ружья, патроны, горстку монет. И Сашкины бабки! Ведь не отдадут же?

– Нет, – хмуро сказал Гусаров, разглядывая на пальцах свою кровь.

– Ну успокоил! Как не отдадут?! – Сейфулин вытянулся, охнул от стрельнувшей в ногу боли и в первую очередь вспомнил не деньгах, патронах и ружье, а о светодиодном фонарике с приемником. Точно ребенок, готовый душу заложить за любимую игрушку.

– Вот так. В ментовке раньше не все отдавали, если закрыли в отстойнике, а здесь вообще о личных вещах базару нет. Насколько знаю, был тут в охране Боря по кликухе Шило, так он со своими специально до озерных и некоторых наших докапывался. Если видит, человек при бабках, или ствол при нем ценный, или какое ладное шмотье, обязательно найдет повод, прицепится. Вот так: на ночь в казематы, а утром голого пинком под зад. И благодари хоть Бога, хоть Аллаха, что не отобрали жизнь, – сообщил Олег, неловко шевеля распухшими губами. – Убили его озерные за изгородью. Хитростью наружу выманили и натурально казнили топором. Записочку колышком к груди приколотили, мол, за что и почему. Правильно, конечно, сделали. После этого охрана здесь поскромнее стала месяца на три. Но в нашем случае вопрос вовсе не в стволах, шмотках. Если решат, что мы виновны в смерти тех, у "Лома", то точняком расстреляют или зарежут. Штаны снимай.

– Чего? – Асхат перевел взгляд с потрескивавшего факела на друга.

– Штаны сними, ногу посмотрим. Кровь надо остановить, а то загнешься раньше, чем пещерные братья вынесут приговор, – пояснил Гусаров. Пока татарин кривился лицом и возился с застежкой ремня, укрепленной проволочными скрутками, Олег продолжил: – Теперь врубился, почему я не стрелял? Чтоб "Егерь" мой не вонял свежим пороховым дымом. И тебе такое же советовал. Тогда бы у нас имелся хоть какой-то аргумент, что мы в пальбе не участвовали, и трупы не на нас. Но видишь как: охранникам плевать на любые аргументы. Им вылом искать тех козлов, что пальбу учинили – проще все списать на нас. Хотя, я думаю, здесь дело вовсе в другом.

– Олеж, но это же полный беспредел получается. Как же так, Олеж?! – Сейфулин повернулся на бок, стаскивая брюки и штопаное трико. Усердствовал так, что и трусы прихватил, обнажая бледный зад. С сопением, ворчанием кое-как освободил ногу до колена. Выругался и, зажмурив глаза, прислонил затылок к стене.

Гусаров бросил полушубок на пол и стал на четвереньки, оглядывая темное пятнышко в худом бедре татарина. Кровь уже не текла сильно – сочилась, сползая алой струйкой между слипшихся волосков.

– Ну-к, подними, – попросил Олег, и сам осторожно согнул его колено. Затем заключил: – Сквозняк. Радуйся, картечины нет – прошла навылет. Но перевязать край надо!

– Водки бы, – Гусаров с тоской вспомнил бутылку "Кисличной": чем дразнить злодейкой желудок, полезнее было бы обработать ей рану. Но нет больше "Кисличной", и доведется ли когда впредь испытать ее веселящую горечь? Вероятно, с Илюхой кучеряво посидели в "Иволге" да со Снегирем бухали в последний раз. В жизни не так много радостей, и такие приятные моменты нужно смаковать, хранить их бережно в памяти, иначе кто знает, как повернется и где оборвется эта проклятущая, темная жизнь. Он мотнул головой и с силой дернул рукав своей рубахи. Не такая свежая, стиранная в Оплоте шесть дней назад, без мыла, конечно, но в горячей воде. Но, чем богаты: хоть какой-то материал для перевязки.

– Упри ногу в стену и держи факел, – Гусаров, потрепав прочный манжет зубами, все-таки разорвал его пополам. Теперь требовалось делать все быстро и точно. Первую половинку манжета он поднес к пламени, держа над ним сантиметрах в десяти, затем опуская ниже, пока хэбэшная ткань не загорелась. Так учили эвенкийские охотники. Кто знает, если в этом толк? Говорят, мол, нормальный способ, если нет под рукой ни спирта, ни йода.

– Терпи, сукин кот, – пригрозил Олег, быстро устроил обугленный, дымящийся кусок манжета на куске рукава и приложил снизу простреленной ноги татарина ровно на рану.

Тот молодец – терпел. Поскрипел чуть зубами, наблюдая, как Гусаров жжет второй клочок своей рубахи, и заговорил. Прямо пробило его на разговор:

– Олеж, ерундень же получается. Херня натуральная. Мы не стреляли! Не виноваты мы ни в чем! Потерпевшие мы! И нас же эти бл.ди в расход пустят? Как же это, Олеж?!

– А вот так: по-пещерному, по-самовольски. Думаешь в Оплоте народ справедливее? Сам знаешь, у нас такое же скотство, – Гусаров приложил к его ноге второй обрывок ткани, исходящий сизым, едким дымком.

– Везде скотство. И мы, если что, скоты. Но ладно, ладно, я не об этом… У тебя же здесь знакомых хоть пруд пруди. И в той же охране. Вон в ворота мы заходили, Панин с тобой любезен, и другие все уважительно, за руку. И Арапова ты знаешь, и Яшку Кальвадоса. Чего, Олеж, им о себе не напомнить? Помощи надо просить. Ведь помогут, вызволят – должны! Тем более на нас вины нет. Давай встрепенемся: кулаками в дверь, звать сторожевых, скажем пусть хотя бы Арапова кликнут.

– Я все это прикидывал ни один раз. Ты угомонись для начала, – Гусаров затянул узел с внешней стороны его бедра и встал. Указав на повязку, предупредил: – Пусть так пока. Посиди полчаса без штанов. Вот полушубок под зад.

Сейф не думал о сыроватом холоде, крадущемся по голым ногам, проникающем под кожу. И о ране не думал. Какая нафиг рана, если к утру тебя за Придел и к ближайшей сосенке или, чтобы пули не тратить, ножом как паршивую овцу?!

– Прикидывал он. Чего ты наприкидывал? – Асхат не мог сидеть спокойно. В душе словно клубились тучи мрачные и полыхали молнии. Он то широко открывал глаза – в них, черных, блестящих от муки и смертельного трепета, отражался красный огонек факела, – то зажмуривал их и с тихим мычанием возил затылком по стене.

– А ты не допер, что все это неспроста? – Гусаров, надев свитер и убрав остаток рукава в карман своих толстых ватных штанов, остановился над татарином. – Сам рассуди: охранники аж в семь рыл проходы не патрулируют. Обычно парами ходят. В пьяных закоулках или возле кабаков по трое. Только склады стерегут большим числом. И чего бы это им оказаться враз семерым возле "Лома"? Не просто так оказаться, а сразу с двух сторон прохода, да еще так вовремя. Выстрелы прозвучали, пару минут прошло, и они тут как тут, словно чертики из табакерки – кнопку кто-то нажал, и они, на тебе, выпрыгнули к месту происшествия. Так не бывает Асхат Курбанович. Обычно эта братия появляется не быстрее, чем в прошлой жизни карета скорой помощи. Если, конечно, нет у кого-то сильного интереса, чтобы случилось такое волшебство.