Максим Замшев - Избранный

Все эти выведенные мной только что правила, как водится, не без исключения, но сценарий сближения в целом предсказуем. Все то, что отнесено человечеством к сфере трагической возвышенной любви, это обычно извечная борьба духовного с плотским, попытка подавить плоть за счет поклонения, обожания и прочего. Отсюда целая череда культов. Отсюда вся великая лирическая литература. Заметьте, что о счастливой от начала до конца любви не только не интересно писать, но и почти невозможно без зевоты читать. Искусство требует сопереживания, а оно только в трагедии, то есть в нереализованном стремлении.

Это не я придумал, это вывел человеческий опыт за тысячелетия. За сим, рискуя быть обвиненным в цинизме и в отсутствии политкорректности, рассуждения о влечение полов обрываю. Да и они всего лишь часть жизни, а не вся жизнь, как уверились некоторые европейские писатели в конце двадцатого века.

Куда более сложный механизм взаимоотношений задействован в таком сближении людей, которое общественность уже довольно давно нарекла дружбой. Как это ни парадоксально звучит, дружба реже всего возникает между людьми, действительно человечески склонными к общению друг с другом. То, что люди сходятся и дружат, определяется еще в самом начале жизни тысячью крупных и мелких причин, начиная от совместного проживания в доме и участия в дворовых играх до дружбы родителей между собой и горячего их желания подружить свои чада так же крепко. Такой род дружбы обычно не слишком длителен и заканчивается вместе с исчезновением изначальной причины. Люди переезжают, меняют школьные коллективы, перестают часто общаться семьи родителей – и от былых увлеченных игр, первых секретов, поверяемых друг другу, не остается и следа. Среди людей зрелых сближение, несомненно, происходит куда труднее, но зато и вернее. И хоть с годами человек приобретает массу навыков, призванных не соединять, а разъединять, членить и делить, человечество знает немало примеров высокой духовной дружбы, замешанной на общих нематериальных интересах. Это дружба мыслителей, художников, музыкантов, одним словом, людей высокодуховных. Такая дружба может потерпеть сокрушительное поражение только при одном условии: если в отношения между равными проникнет лживый и неуемный дух соперничества. Такая бацилла, внедряемая и культивируемая всем информационным людским обиходом, разъедает дружбу неодолимо, и до боли жалко порой видеть, как бывшие друзья превращаются в заклятых непримиримых врагов и вплоть до самой смерти пьют горькую чащу взаимной ненависти. Нельзя умолчать еще об одном роде дружбы. Я бы охарактеризовал ее условно как «гусарскую». Она зиждется на совместных забавах, часто распущенного и хмельного свойства. Она сладка, но неумолимо иссякает вместе с тем, как истекает из человека юность, с милыми пороками и шалостями, с легкостью и чуть несерьезным отношением ко всему серьезному. Она оставляет трогательные воспоминания, но почти никогда не бывает долговечной, жалкой и безуспешной попыткой вернуть годы назад. Забавы становятся с годами фарсом, а затянувшаяся гусарская дружба – карикатурой. Я не тешу себя надеждой, что кто-нибудь когда-нибудь найдет мои заметки и будет расшифровать их туманный смысл с глубокомысленным видом, все больше убеждаясь, что приобщился к таинственному источнику мудрости. Но если вдруг нынешние строки, написанные в последнем моем одиночестве, попадутся кому-нибудь на глаза, я предвижу всякие, в том числе и злобные, инвективы в свой адрес. «Не верил он, мол, в настоящую дружбу и любовь. Эдакий циник! Всех мерил по себе».

Нет, нет. Это не так. Есть дружба настоящая, долгая, когда судьбы связывается невидимыми нитями и общая память только укрепляет их. Есть и любовь, наверно… Просто любовь и дружба кончаются там, где их назвали и зафиксировали как дружбу и любовь. Мысль изреченная есть ложь. Помните? И напоследок еще об одном. Все, что я имел в виду здесь о дружбе, касается взаимоотношений между мужчинами. Дружба между женщинами или между мужчиной и женщиной до сих пор остается для меня тайной за семью печатями, и за ощутимой уверенностью в том, что они всего лишь иллюзия, изящный обман, мираж, даже рассуждать о них не берусь.

Этот район Парижа давно не считался респектабельным, хотя и находился всего в нескольких километрах от Лувра. Квартал Марэ, с его очень тесными улицами, нынче привлекал эмигрантов из Азии, а то и просто всякий сброд. Геваро уже начал жалеть, что отправился сюда пешком. Пекло невыносимое! «Жаль, не остановил такси. Силы надо экономить, чувствую, они понадобятся. Уже не попрыгаешь по Парижу, как лет пятнадцать назад».

На улице Сентонж Геваро остановился возле двери с вывеской на русском языке. Он заглянул внутрь, но ничего не смог разглядеть. Тогда он нажал кнопку звонка. Раздался несколько старомодный резкий звук. Вскоре дверь открыли.

Внутри узкого продолговатого помещения, по краям которого плотно друг к другу стояли книжные стеллажи, веяло прохладой и остро пахло бумажной пылью. Геваро вздохнул с облегчением, провел ладонью по лицу и вдруг совершенно по-детски, открыто и явственно улыбнулся.

– Да, Леон! Время, как говорится, не стоит на месте. Если бы мы встретились на улице, то я бы, возможно, тебя не сразу узнал.

– Не прибедняйся. С твоей потрясающей памятью на лица ты узнаешь любого. Даже если над лицом поработают лучшие гримеры Голливуда. Я ж помню…

– Не забывай, что я постарел. Годы делают нас умнее, но не лучше.

– Все мы стареем. А жаль… Такой команды, как была у нас, никогда не будет в полиции. Это уж точно. Молодые нынче о другом думают.

– Ты прав, старина, прав. Как ты сам поживаешь? Я, между прочим, здорово поразился, что ты назначил мне свидание здесь. Русский книжный магазин… Скажи прямо старому товарищу: что ты здесь забыл?

– Я как вышел в отставку, что произошло вскоре после того дурной памяти дня, когда Ганс Громила чуть было не лишил нас твоего общества, долгое время не знал, чем заняться, куда податься и для чего вообще жить. Смотреть, во что превращается старая добрая французская полиция, было просто омерзительно, особенно когда сам вышел из игры и уж точно не мог вмешаться. Но со временем, как ты знаешь, все старое уходит прочь, и наступает момент, когда уже и сожалеть об этом не приходится. Вот я и сторожу этот славный русский книжный магазинчик в те дни, когда он не работает для покупателей. В конце концов, сторожить это самое привычное для нас дело в каком-то смысле. Раньше я сторожил закон и тех, кто его нарушает, а теперь стал сторожить книги. Место хорошее. От дома недалеко… Да и никто нам здесь не помешает. Желаешь кофе? Могу сварить.