Юлия Латынина - Нелюдь

– Всякая раса, – сказал Нин Ашари, – как буква в стихах, сочиняемых Господом. Без единой буквы слова будут неполными.

– А ттакки – тоже буква? Вы их воскресите? А, Нин? Это несложный проект, генов достаточно. Вы воскресите цивилизацию, которая сожрала свой мир и вышла в космос, чтобы сожрать остальное? И если ттакки – это путь, то как этот путь примирить с остальными?

– Ты знаешь, где мы? – спросил Нин Ашари.

– Сектор Тора, 20-193-48. Земля.

Нин Ашари чуть улыбнулся.

– Нет-нет. Я не имею в виду планету. Я имею в виду город.

«Если это город, то где же здесь развязки и посадочные площадки?» – хотел было спросить Эйрик, но прикусил язык.

Странно – но Нин Ашари словно услышал невысказанный вопрос.

– В этом городе не было космопорта, – сказал Нин Ашари, – и даже системы энергоснабжения. Но когда-то именно здесь начался наш путь к звездам. В этом городе родился человек, изобретший логику. И другой, кто изобрел геометрию. В нем изобрели физику, историю и математику, хотя… я иногда спрашиваю себя, – что было бы с миром, если б тогда изобрели другую математику и можно ли было ее тогда открыть? И все же – тогда открывали не законы, Эйрик. Тогда открывали науки. Мы до сих пользуемся теми словами, которыми эти науки были названы обитателями Афин, а ведь наука не существует до того, пока ты не назвал ее. И по странному совпадению, это произошло в городе и на земле, которой правили сообща.

– Де-мо-кра-тия, – процедил ван Эрлик.

– О да, Эйрик. Демократия. Кстати, тот человек, который изобрел логику, тоже считал слово «демократия» ругательным. Как и курсанты Службы Опеки. Просто так получилось, что при демократии логика возникла, а при Службе Опеки возникает только хвала императору.

Нин помолчал.

Свежий снег, казалось, сыпался прямо из синего неба, и развалины старых храмов были покрыты белым пушком, словно брюшко новорожденного барра.

– Да, так вот. А потом этот город завоевали. Очередной правитель. Деметрий. Его звали Деметрий. И жители Афин, изобретатели логики, философии и математики, сразу преисполнились великой благодарности к завоевателю. Они постановили приравнять его к богам. Они постановили, что каждое его слово – безошибочно. И эти люди, которые только что, при демократии, ссылали собственных лидеров за то только, что те были слишком популярны, – эти люди постановили называть его божественным Деметрием и воскурять перед ним фимиам. И чем больше было фимиама, тем меньше оставалось логики и математики.

Миллиардер улыбнулся.

– Это я к тому, что цивилизации быстро меняются, Эйрик. Одни и те же особи сегодня клянутся умереть за свободу, а завтра воскуряют фимиам. Ттакки… я никогда не поверю, что цивилизация, способная создать гипердвигатель, не могла бы решить проблемы с регуляцией численности. У расы, достигшей космоса, нет биологических проблем. Есть проблемы социальные. Власть ттакк была построена так, что они рвали друг друга. Что наградой за успех служило мясо сородича; это был приз. Это был – ритуал. Они уничтожали прежде всего себя, и только в придачу – других, и на этом была построена вся система власти. Достаточно было изменить власть, и можно было создать совершенно другое общество. Достаточно будет изменить власть у крийнов – и Крийна изменится сама. А власть у крийнов переменится, когда исчезнет спрос на рабов. Когда созданные нами технологии отменят необходимость в труде крийнов, локров и роботов, как некогда изобретение водяного колеса отменило раба, который ходил, вращая жернова мельницы.

Эйрик молчал. Пятнадцать лет он жил воспоминаниями о рае. Иногда он прилетал в этот рай, и его обитатели не говорили с ним. Он всегда считал, что это потому, что он – убийца, и они не хотят говорить с убийцей.

Было странно думать, что новый принц Севир представляет из себя все, о чем врал старый. Интересно, Дом Келен знал или нет? Одну вещь он должен был знать.

– Сколько лет Денесу на самом деле? – спросил Эйрик ван Эрлик.

– Что?

– Вы послали Денеса шпионить за мной. Я должен был догадаться, что он не человек. Я почти догадался, – в кабинете губернатора Ярмарки, когда губернатор потерял сознание. Я тогда решил, что это сделал Дом Келен. Но Кел – из старой породы. Это сделал Денес, не правда ли? А потом он повернулся к губернатору и сказал: «Я тебе обещал, что я тебя убью».

Эйрик помолчал. На барельефе, валявшемся под ногой, полуголые люди с поножами и щитами вместо одежды резали друг друга. Похоже было, что люди занимались этим всегда, даже когда изобретали логику и математику.

– А потом я догадался второй раз, – горько добавил Эйрик, – уже на яхте. Я протянул ему неисправную плату и сказал, что ее надо починить. Он подержал ее в руках и она заработала. Нин, через нее шла микротрещина. Починить ее было так же невозможно, как приклеить к стеблю сорванный цветок.

Голубые глаза Нина Ашари глядели куда-то вниз, мимо Эйрика, на героев со щитами и поножами. Как, тысяча ттакк, они умудрялись бегать с голыми ляжками по такому морозу? Эйрика холод пробирал даже в комбинезоне.

– Это сделал Денес, – сказал Ашари. – Перемена – это дорога с двусторонним движением. Хариты изменятся, и люди тоже. Это сделал Денес, но Денес – человеческий ребенок. Обычный ребенок восьми лет.

Ашари вздохнул и поглядел на исчерченные венами руки.

– Я уже стар, – сказал Ашари, – чтобы меняться, но дети мои изменятся. Мы стоим в начале, и в этом начале, Эйрик – белок и ДНК. Но ты не задумывался, что никто даже не знает, из чего вначале были хариты? И в сущности, это неважно? Ты не задумывался, Эйрик, что хариты не умирают? Если твое «я» – это больше не кусок мяса, не плоть, не кровь, не чип, если твое «я» – это просто набор паттернов для самосборки, то кто может назвать тебя умершим, когда твоя плоть уйдет, а паттерны останутся? Хариты не умирают, по крайней мере тот, кто придумал что-то действительно новое, потому что паттерн, придуманный им, переходит из памяти в память. Кирр-Севир будет жить вечно. Если бы Аристотель или Платон были харитами, они бы жили вечно; а те, кто слагал хвалы в честь царя Деметрия, они, боюсь бы, давно умерли, потому что в лизоблюдстве нет ничего нового.

Эйрик помолчал.

Потом он повернулся, заложил руки за спину, и пошел обратно к челноку, – маленькое черное пятно на фоне снега, солнца и мрамора.

Красно-белый челнок с эмлбемой Службы Опеки отделился от корвета «Киев», и через пять минут генерал Станис Трастамара увидел, как небо из черного становится фиолетовым, а потом – синим.

Они садились на Рамануссен.