Константин Соловьев - Раубриттер (IV.II - Animo)

— Пришлось подкрасить, — хихикнул Каноник, наслаждаясь произведенным эффектом, — Все равно старая краска облезла вся от огня, значит, ну мы и подновили, значит, в меру своих сил… Как вам ваш доспех, мессир рыцарь? Хорошая работа?

Гримберту захотелось зажмурить глаза изо всех сил, до боли в веках, и держать их так, пока мельтешащие желтые звезды не выжгут увиденное. Но даже если бы это произошло, память безжалостно сохранила детали. Воздух беззвучно сгорел в легких, оставив там едкую сухую золу.

Наверно, так ощущает себя священник, вернувшийся в родные места и увидевший храм, который осквернили лангобарды. Расколотый алтарь, разбитую посуду, исписанные безграмотными богохульными надписями стены нефа, разваренные кости святого, которого извлекли из раззолоченной раки и сварили в суповом горшке.

Это было не просто оскорбление, это было надругательство.

Новый окрас «Убийцы» был чудовищным и нелепым — таким, что от одного взгляда на доспех делалось дурно. Не серо-зеленый камуфляж, который часто использовался на неприхотливых и дешевых баронских машинах. Не традиционная для туринских рыцарей лазурь с золотом, ярко сверкающая на солнце и бросающая нарочитый вызов противнику. Даже не броская окраска чемпионов вроде зловещего багрянца «Багряного Скитальца» Магнебода или жутких черно-серых полос, украшавших «Великого Горгона» Алафрида. Тот, кто наносил новую окраску, не пытался ни скрыть «Убийцу», ни продемонстрировать миру какие бы то ни было геральдические цвета. Да и не было у «Смиренных Гиен» никаких цветов.

«Убийца» был выкрашен нарочито ярко, точно ландскнехт, напяливший на себя перед боем самые богатые тряпки, сплошь в алый и черный с широкой золотой каймой. Этот окрас был нелепым, бессмысленным, даже оскорбительным в своей безвкусице, от него несло неприкрытым бахвальством — вполне понятным для наемничьей орды, но немыслимым для рыцаря, пусть даже потерявшего последние представления о вкусе и скромности.

Но дело было не только в окрасе. Чертовы «Гиены» внесли в конструкцию рыцарского доспеха множество других изменений, при виде которых Гримберт едва не взвыл от ужаса. Бронированные наплечники «Убийцы» больше не выглядели элегантными в своей простоте, как полагается боевой машине, они ощетинились частоколами зазубренных шипов, остриями для которых послужили обломки копий, глеф и алебард. Шлем украшал пышный плюмаж из колючей проволоки, а пулеметные гнезда были задрапированы складками ярко выкрашенной ткани, точно пародируя пышные ландскнехтские рукава-буфы из дорогого бархата и щелка.

В некоторых местах изменения носили вполне практичный характер. Гримберт заметил пласты дополнительной брони, где-то неряшливо приваренные, где-то посаженные на примитивные заклепки, но даже не успел ужаснуться, лишь подумать о том, до чего паршиво должно было сказаться на балансе и равновесии машины подобное изменение в конструкции, особенно с учетом того, что производили его люди, в жизни не видевшие технологий сложнее колодезного ворота. Уязвимая бедренная часть «Убийцы» оказалась прикрыта кольчужной юбкой, свисавший до коленных шарниров. Не Бог весть какая защита, но, быть может, сгодится для защиты ног от крупных осколков, если дело дойдет до боя…

Но даже не это поразило Гримберта в первую очередь. На лбу боевой рубки кто-то белой и алой краской изобразил кровожадную морду, принадлежащую, должно быть, самому Сатане. Ощетинившаяся кривыми зубами пасть, распахнутая во всю ширину, сверкающие жаждой крови пустые глазницы, обрамляющая их клочковатая шерсть…

Изображение не было мастерским, люди, наносившие его, многими инструментами владели куда увереннее, чем кистью, однако в сочетании с наваренными на броню шипами, омерзительной раскраской и прочими варварскими украшениями производило гнетущее, жуткое впечатление. Столь жуткое, что потрясенный Гримберт не сразу распознал, кому принадлежит эта дьявольская морда, скалящаяся с лобовой брони.

Гиена. На лобовой броне «Убийцы» сверкал гипертрофированный лик голодной гиены.

Это не мой «Убийца», подумал он. Это какая-то чудовищная насмешка над рыцарским доспехом, богохульная шутка, наваждение, издевка. Он не похож на боевую машину, несущую заслуженное возмездие всем врагам христианской веры, он похож на бронированное чудовище, вышедшее из адской кузни самого Вельзевула. На одержимое голодным демоном пыточное орудие, которому не хватает лишь искры, чтобы исторгнуть пламя из своей пасти, на…

Вольфрам удовлетворенно кивнул.

— Недурно поработали. Пожалуй, эта штука нагонит страху на корсов.

— Еще бы нагонит! — хвастливо отозвался скособоченный пушкарь, — Я к егойной голове еще ревуны, значит, приспособил, чтоб адским воем нервы супротивнику попортить. Как заработает, у всех корсов уши полопаются, вот что!

Предводитель рутьеров усмехнулся, сделав Гримберту приглашающий жест, столь преувеличенно почтительный, что почти не скрывал издевки.

— Ну, ваше сиятельство, извольте занять свое место. Вашему верному войску уже пора выдвигаться.

Ржавый Паяц вдруг захихикал. Его смех никогда не предвещал ничего хорошего, но сейчас у Гримберта от него даже поджилки заныли.

— Погодите, господин Вольфрам. Всем известно, что славный рыцарь, прежде чем направиться в схватку, должен получить причитающееся ему благословение! Церковного вина у нас на этот случай не запасено, но что-нить да придумаем! Ну-ка, ну-ка…

Отняв у кого-то из суетящихся вокруг рутьеров глиняную бутыль, скрежещущий старик коротко замахнулся и метнул ее прямо в лобовую броню «Убийцы». Сосуд с тихим хрустом разлетелся от удара об сталь, покрыв броню потеками дрянного едко пахнущего пойла. Едва ли это было вино, скорее, разведенный спирт, слитый из системы охлаждения.

— Осталось его наречь подходящим образом, — произнесла откуда-то из-за спины беззвучно подошедшая Блудница, внимательно наблюдавшая за процедурой благословения, — Доспеху нужно имя, а старое, каким бы оно ни было, ему уже не подходит, мне кажется.

— Верно речешь, девка, — согласился Ржавый Паяц и торопливо выкрикнул, — Нарекаю тебя «Нечестивый Безбожник»! Иди и круши во славу всех бывших и будущих богов!

Блудница покачала головой.

— Слишком претенциозно, — холодно заметила она, — Нарекать доспех подобным образом означает искушать судьбу и Святой Престол, а мне бы не хотелось сводить тесное знакомство с Инквизицией. Если я умру на плахе, то как разбойник, а не как еретик.

— Наша прекрасная дама, без сомнения, права, — заметил Виконт, тоже заявившийся на эту отвратительную церемонию и с удовольствием наблюдавший за ней, — Nomina sunt odiosa [31] Nomina sunt odiosa (лат.) — «Имена ненавистны». ! Я знавал одного раубриттера, у которого хватило ума назвать свой доспех «Лукавый Князь». Ничего дурного он не замышлял, понятно, просто дал волю не очень-то богатой фантазии, но святоши из инквизиции поняли все по-своему, а мой приятель на несколько лет сделался постоянным обитателем апартаментов в Сан-Хорхе [32] Сан-Хорхе — замок в Севилье, в котором располагалась резиденция и тюрьма испанской инквизиции. . В итоге к удовольствию обоих сторон вопрос удалось разрешить, сочтя его досадным недоразумением, но к тому моменту мой приятель с трудом мог управлять разве что рукой, несущей ложку ко рту, не то что рыцарским доспехом. Впрочем, имя он все же сменил на новое, гораздо более благозвучное. Он нарек свою машину «Святой Пламенеющий Воитель Радетельный Воин Небес Исполненный Дерзновенной Благодати». Язык сломаешь, пока произнесешь. Я думаю, это оттого, что он малость повредился в уме от пережитого, вот и…