Константин Соловьев - Раубриттер (IV.II - Animo)

— Назовем его «Безумный Костолом», — предложила Орлеанская Блудница, спокойно взирающая на жуткий гиений лик, скалящийся с лобовой брони, — Вполне благозвучно.

Ржавый Паяц презрительно оскалился, отчего в его пасти заскрежетали друг о друга зубы.

— Не пойдет. Лучше «Кладбищенский Генерал»!

— «Кровопийца».

— «Рейнский Каннибал»!

— Что за черт? Почему «Рейнский»?

— А почему бы и нет? Но если вам, мадам, страсть как хочется назвать его в свою честь, может назовем «Ветренной Красоткой»?

— Скорее, это название будет в твою честь, Паяц!

Возбужденные предстоящей схваткой, рутьеры были достаточно возбуждены, чтобы сцепиться между собой, точно всамделишная стая гиен. Сейчас им было все равно, чье мясо рвать, пусть даже и товарища. Однако Вольфрам не намеревался терять время на перебранку. Пару минут он не мешал своим прихвостням упражнять глотки, но потом одним коротким жестом заставил их заткнуться.

— Довольно болтовни, — кратко приказал он, — Властью, данной мне хрен знает кем, нарекаю эту железную образину «Святой Падальщик»! А теперь, ваше сиятельство, извольте занять свое место, пока я не приказал вбить вас туда прикладами! Выступаем через десять минут!

«Убийца» шел на удивление легко. Лишенный души механизм, он был не в силах испытывать тех переживаний, что гнели душу его хозяина, и если испытывал тяжесть, то только лишь из-за дополнительной брони, которую ему приходилось нести, да разбалансированных гироскопов.

Гримберт даже обеспокоился, как бы не обогнать ненароком сопровождающих его рутьеров. Зная злую мнительность Вольфрама, он не сомневался, что отсутствие «Убийцы» тот расценит как бегство, поспешив выместить свою злость на Аривальде. Но эти опасения были напрасны. Несмотря на то, что дорога их лежала вдалеке от троп и просек, по глубокому снегу, двигались рутьеры удивительно споро, точно россыпи целеустремленных призраков, бесшумно движущиеся в едином направлении. Не было слышно ни смеха, ни маршевых песен, ни привычной ругани, словом, ничего того, что производит обычно человеческая масса, скомпонованная в походные порядки. Едва ли потому, что Вольфрам приказал своей стае соблюдать тишину, скорее, в предчувствии драки Гиены сами собой сделались молчаливы, напряжены и неразговорчивы. Гримберт, хоть и был изолирован от них герметичных коконом бронекапсулы, и сам улавливал в воздухе нечто такое, что заставляло его безотчетно стискивать зубы. Какой-то неприятный, разлитый над снегом, холодок, от которого беспокойно зудели все нервы в теле.

Должно быть, это ощущение опытные рыцари и называют предчувствием боя. Если так, Гримберт мог лишь позавидовать их хладнокровию и крепости желудка, сам он изнывал от этого чувства, мучился ним и не мог заглушить.

Его ждал не бой, его ждало участие в авантюре, которая ничем не отличалась от обычного разбойного нападения. И то, что орудиям «Убийцы», пусть и молчащим, придется принять в этом участие, увеличило все его муки стократ.

Все рутьеры были облачены в маскировочные одежды, делавшие их почти неразличимыми на снегу, а свою легкую артиллерию тащили на примитивных салазках, которые в то же время играли роль лафетов. И получалось это у них чертовски ловко. Может, они и не были образчиком воинской дисциплины, однако передвигались даже быстрее туринской легкой пехоты — и это при том, что несли на себе немало дополнительной поклажи.

Единственный, кто не отягощал себя необходимостью хранить молчание на марше, был Каноник, и Гримберт понимал, отчего. Вольфрам распорядился оставить «Безумную Гретту» в лагере, и неудивительно, ни одна грузовая телега, пусть и снабженная шестью осями, не смогла бы тащить это чудовище по глубокому снегу. Находя это несправедливым, Каноник всю дорогу ворчал, кляня жизнь и судьбу, извергая время от времени столь богохульные словечки, что уважительно чесали в затылке даже привычные ко всему рутьеры.

Бальдульф, Блудница, Олеандр, Виконт, Бражник — он легко находил их всех взглядом, будто они были рыцарями его знамени, не хватало только пиктограмм в визоре. Каждый из них шел во главе своего отряда, сосредоточенно и ловко подгоняя отстающих, указывая направление, переглядываясь между собой. Не хватало лишь Каноника — несмотря на его проклятья и мольбы, Вольфрам в последний момент оставил его в лагере вместе с его драгоценной «Безумной Греттой», здраво рассудив, что передвигать это чудище по глубокому себе дороже, а заминка и так может сделаться роковой.

Он и сам остался в лагере, этот никчемный предводитель «Смиренных Гиен». Собирался по радиосвязи управлять своей стаей, но Гримберт был уверен, что эта причина выдумана и никчемна. Трусливый ублюдок просто не горит желанием подставлять свою шкуру под пули, если вдруг акция устрашения не удастся. Вполне в его характере.

И черт с ним, решил Гримберт. Есть задачи поважнее.

Пользуясь тем, что на мерно шагающего по снегу «Убийцу» почти не обращают внимания, он задал автоматике курс движения, сам же сосредоточился на диагностике систем. Как бы ни повернулись события, ему нужно было знать, может ли он рассчитывать на восстановленный варварскими методами доспех и сохранил ли он хотя бы часть своих возможностей.

Результаты экспресс-диагностики показались ему обнадеживающими.

Почти все системы были повреждены, работали не в штатном режиме или требовали отладки, но в целом «Убийца» оценивал свою способность к эксплуатации как восьмидесятипроцентную с урезанием вспомогательного функционала на тридцать пять процентов. Гримберт ощутил горячую влагу в глазницах. Старые добрые туринские доспехи. Может, они не такие утонченные, как их миланские сородичи, уступают по вооружению венецианским машинам и вполовину не так хороши, как те, что вышли из кузниц Аахена, но по крайней мере в одном на них можно положиться. Отличаясь самопожертвованием первых христианских великомучеников, они работают до тех пор, пока могут принести хоть какую-то пользу хозяину, за пределами всех мыслимых ресурсов и запасов прочности.

Но в первую очередь интересовал его не реактор и не торсионы.

Едва только по телу разлилось блаженное онемение нейро-коммутации, он вызвал панель управления радиостанцией — и едва не застонал от отчаянья. Все радиочастоты молчали, точно монахи-комальдолийцы, давшие пожизненный обет молчания и торжественно сжегшие в жаровнях свои языки. Лишь секундой спустя он вспомнил, вернувшись воспоминаниями в ту страшную ночь, что радиостанция «Убийцы» еще тогда вышла из строя. Смолкла, не в силах предупредить «Стража». Возможно, если повреждена одна только антенна, он сможет отремонтировать ее, чтобы послать сигнал бедствия или…