Константин Соловьев - Раубриттер (IV.II - Animo)

Многих раубриттеров корят за то, что те используют рыцарское оружие позорным для честного христианина образом, понукаемые к тому алчностью и неразборчивостью, многих даже клянут прилюдно разбойниками, вот только далеко не все из них опускаются до всамделишных разбойных набегов.

Он же сделался разбойником по доброй воле, причем разбойником в самом изначальном и полном смысле этого жуткого слова.

Раубриттер. Рыцарь-разбойник.

Предатель христианской веры и всех мыслимых рыцарских добродетелей.

Если об этом узнает отец… Гримберт ощутил, как в его желудке ворочается ледяной ком из смерзшегося снега. Если об этом узнает хоть одна живая душа в Турине, все кончено. Можно раскаяться, можно пройти сквозь самую суровую епитимью, можно принести самые строгие обеты, это уже не поможет. До конца дней в него будут украдкой тыкать пальцами, видит он это или нет.

Сын маркграфа Туринского, сделавшийся разбойником в двенадцать лет.

Плевать, что об этом знает Вольфрам Благочестивый и его дрянное войско. Может, они и именуют себя Гиенами, но по своей природе всего лишь крысы, а крысам редко уготована долгая жизнь. Едва ли кто-то из них проживет более года. Кто замерзнет этой же зимой, кого перевешают стражники, прочие же перегрызут друг другу глотки из-за добычи или немногим позже — от передозировки непривычными зельями, в уличных драках, в бессмысленных войнах, в нелепых стычках и случайных конфликтах…

Рутьерский отряд «Смиренные Гиены» канет в Лету, как и многие сотни прочих банд, сгинет без следа, не удостоившись даже упоминания в летописях или записях церковного информатория. Все его наследие уйдет вслед за ним. И даже если последний ублюдок из числа тех, что сейчас нетерпеливо ерзает в снегу, вдруг вспомнит, переминаясь у подножья эшафота, о том, что в разбойничьем налете им помогал рыцарь, едва ли хоть одна живая душа примет это всерьез.

Из-за охранников каравана тоже можно не беспокоиться. Стараниями рутьеров «Убийца» обрел столь непривычный облик, что никто не узнает в этом чудовище «Предрассветного Убийцу», про которого в Турине отпускают немало шуточек.

И уж конечно он не станет рассказывать об этом Аривальду, даже когда они оба выберутся из Сальбертранского леса. Даже Вальдо не может знать истинную правду о том, какой ценой ему пришлось купить их жизни и свободу. Он что-нибудь придумает на этот счет. Не сейчас — позже. Когда возьмет курс на Турин.

А вот с доспехом придется расстаться. Тут ничего не поделаешь. Он не может позволить, чтоб кто-то в Турине увидел его в подобном виде или, тем паче, получил доступ ко внутренним протоколам, фиксирующим события. «Убийце» придется исчезнуть без следа. Тяжелое, но оправданное решение. Он схоронит его в каком-нибудь глубоком овраге, после чего испепелит лайтером приборную панель и все содержимое бронекапсулы. Магнебоду придется сказать, будто бросил сломанный доспех в лесу, где-то в глухой чаще.

Извини, «Убийца» — Гримберт мысленно прикоснулся к терпеливо рокочущему реактору своего доспеха — Ты был мне верным слугой, ты принял бой, защищая меня, но позволить тебе вернуться я не могу. Тебе придется погибнуть, спасая честь своего никчемного хозяина…

Что ж, может, это и к лучшему. После подобного отцу придется раскошелиться наконец на пристойный доспех, и это уже будет не учебная машина, а самая настоящая, с трехдюймовыми орудиями, активной броней, мощным радаром и…

Бражник заерзал в своем укрытии, продолжая свою никчемную историю, про которую Гримберт уже успел забыть.

— А граф пальчиком себе по бумаге водит. «Да, любезный, — говорит, — Запустили вы свое дело-то. С февраля мне причиталось получить с вас тридцать сетье аммиака. Да, я понимаю, жена ваша хворала, податью обложили, да только ведь и в мое положение войдите, я до самой весны ждал!» Мигает своим молодцам, я и пикнуть не успел, как меня с ног сбили и к столу прикрутили. Рыдаю, о пощаде его молю, но куда там. «Так-с, — говорит он, а сам ободряюще мне кивает, мол, не сердись, старик, сам понимаешь, — За аммиак я согласен принять в уплату вашу поджелудочную. Не то, чтоб от нее был толк, однако она пригодится мне для опытов. Да вы не переживайте, господин Ремигий, не бледнейте. В вашем ли положении жадничать? Вы и не заметите ее нестачи, небось. Так-с… Вот, я вижу, в прошлом году вы на три недели с нитридами задержались. Тогда я не стал применять санкций, но теперь я вижу, что человек вы ненадежный и слову вашему верить нельзя. Ну, это будет стоить вам одного легкого. Помилуйте! А не вы ли полгода назад отгрузили мне пять ливров галогенирированного бифенила вместо диоксина? Значит, вы? Ну, будет вам убиваться, господин Ремигий, тем более, что я охотно прощу вам эту ошибку за… скажем, за вашу щитовидную железу. А вот что станет вам подороже, так это оскорбление моего доброго имени, каковое вы допустили третьего дня, когда отказались в трактире выпить за мое здоровье… Не переживайте, у меня тут все записано. Думаю, мы сможем разрешить все наши разногласия к нашему обоюдному удовлетворению, тем более, что у вас весьма много активов…»

Гримберт хотел было шикнуть на него, но не стал. Из всех средств общения с внешним миром у него остались лишь динамики «Убийцы». Не способные к шепоту, они могли произвести больше шума, чем было необходимо. Если Вольфрам, где бы он сейчас ни прятался, узнает, что спугнутые купцы, не дойдя туаза до места засады, задали стрекоча, быть беде — и для него и для Аривальда…

— Что бы ни говорили про графа Раймунда, а только работать своими руками он не боится, — Бражник подышал на бутылочку, внутри которой колыхалось что-то вроде подгнившего съежившегося яблока, возможно, его почка, — Сам же долг и взыскал. Нож для бумаг взял — и готово, чик-чик…

— Он мог бы прихватить и твой язык, — пробормотала Блудница, ее глаза в прорези шлема сердито сверкнули, — Большое упущение с его стороны.

Бражник был слишком увлечен своим рассказом, чтобы отвлекаться на перебранку.

— Думал, мессир, прямо там кровью и истеку. Но тут старший сын со слугами мне на выручку поспели. По горячим следам пришли, значит, жаль, что не часом раньше. Выломали дверь и, прежде чем графские слуги опомнились, живо их перебили. А самого графа в бочку с бромоводородной кислотой запихнули. Ну он и бился там, ну и ревел… Только я уже не слушал. Добро свое, по скляночкам разложенное, в охапку схватил — и бежать. Той же ночью мы с сыном завод подожгли, а сами выбрались из города и на юг припустили. Подальше от графских расчетов, пока нам обоим еще какую пеню не накинули. Решили в рутьерское ремесло податься, раз уж так сложилось. Примкнули сперва к «Разнузданным Вертопрахам», потом к «Шкуродерам», но тех в двадцать шестом году под нож пустили во времена Танца Слепых. Сынка моего рыцарь какой-то франкский раздавил, причем свой же, по случайности, а я, значит, выжил. Переметнулся к «Ревнителям Чести», с ними маленько пожил, пока местечко в «Шаперони» не подвернулось, ну и…