Влад Поляков - Eastерн: Закон калибра 9 мм

Да, ему повезло встретиться с мастером своего дела, но везение – это лишь часть будущего успеха. Нужно было заставить себя учиться, не обращать внимания на сложный характер старика, порой путавшего ещё те, досоветские времена с нынешними.

Нанести крап и научиться ощущать его кончиками пальцев, сперва задерживая карту, а затем словно походя. Умение видеть и опознавать карты из подменённой на свою, но отнюдь не краплёную, без каких-либо меток колоду. Как? Этот вопрос тогда ещё просто Гриша, не ставший Степом, прояснил для себя быстро. Смотреть на рубашку карты, но знать, что с той стороны. Ведь рисунок хоть и схож, но не идентичен, для опытного глаза и хорошей памяти не преграда запомнить тридцать две, тридцать шесть или даже пятьдесят четыре карты. Нужно терпение, готовность тренироваться и специальными упражнениями развиваемая память.

«Зехер», «вольт», крап, «гильотинка» с «аделаидой», иное - по сути это использовали именно шулера. Считали карты и читали соперника не шулера, но каталы – обычно чурающиеся того, за что могли набить морду, а иногда и на перо посадить. Быть битым и особенно убитым Грише не хотелось. Совсем не хотелось! Вот он и склонялся к относительно честной игре, используя не собственную ловкость рук, а остроту ума и способности к хоть и порицаемой в СССР, но от того не становящейся менее полезной и нужной науке психологии.

Арсенал шулера? Тоже присутствовал, но больше для того, чтобы понимать, если его используют против тебя самого. Вот тогда это действительно незаменимое знание. Ну и ловкость рук опять же, важная не только для игры в карты.

Масальский не хотел жить в скудости и довольствоваться тем немногим, что предлагал СССР своим гражданам. А поскольку для получения возможности жить сколько-нибудь хорошо нужно было для начала родиться в правильной – то есть без родственников с клеймом репрессированных и нереабилитированных – семье, то тут у него изначально шансов не было. В привычном и естественном для законопослушных граждан бытии. Зато если сойти с этого пути в сторону – тогда появлялись варианты.

Он сошёл – сразу, резко, ни на секунду не жалея о выборе. Насмотрелся в своём детстве на то, как мучились родители, не имевшие возможности ни тут жить нормально, ни покинуть пределы этой закрывшей границы, дабы не допустить бегства собственных же граждан, страны. Сперва обыгрывал знакомых по двору, живущих поблизости, просто приблатнённую шпану. Последних, впрочем, осторожно, дабы не нарваться. Немного помогало, что его учитель, у которого, оказалось, и прозвище было Старик, соприкасался с уголовным миром не раз и не два, хотя и не слишком по своей воле. Жизнь так сложилась. Потом институт, хоть и далеко не лучший. Ну так куда удалось поступить, благо особой разницы Григорий не видел, уже заранее зная, как будет строить свою жизнь, раз уж поневоле вынужден был оставаться в нелюбимой стране, которая так и не смогла стать не злой мачехой, а по настоящему своей. Слишком много обид, чересчур сильные болезненные уколы.

Зато в институте… началась настоящая игра. Много игр, поскольку имелись среди студентов и дети богатых родителей. Особенно на факультетах журналистики, иностранных языков, ещё парочки. Вот тут появился вкус к деньгам, хорошей жизни, возможности чувствовать себя неплохо и выглядеть соответствующе.

Появился и… Не всех людей обыгрывать одинаково безопасно! Григорий это знал, но до определённого момента распространял это знание лишь на людей по ту сторону закона. Оказалось, всё гораздо сложнее. Сыночки больших партийных начальников тоже не любили платить карточные долги, если имелась возможность этого избежать. Самыми разными методами. Только то и разницы, что использовались не кастеты с пиками, а жалоба в оны органы. А уж по сигналу доверенных партийных товарищей игра в карты добровольная и по собственному желанию легко оборачивалась игрой незаконной. Однако, с выведением из-под ответственности той, второй стороны, которая словно по мановению волшебной палочки становилась «раскрытием незаконного деяние по поручению представителей коммунистической партии». Ну или что-то вроде, подобных мелочей за давностью лет Масальский уж и не помнил.

Результат? Отчисление с четвёртого курса института, суд, срок… на первый раз небольшой, хотя и не маленький. Припомнили неправильных родственников и отсутствие желания публично каяться «ползая на коленях». Тогда его немного порадовало лишь одно – сумел накопленное на выигрышах вовремя спрятать сразу в несколько мест, да передать родителям, где и что находится вместе с напоминанием о предельной осторожности. А ещё душу согревало осознание того, что они и не думали осуждать своего сына, понимая, что в таком государстве всякое могло случиться.

Тюрьма… В гробу он видел подобные «университеты»! И это учитывая, что ему полной ложкой этого дерьма повезло не хлебнуть. Старик подсобил, отправив заблаговременно маляву по своим нелюбимым, но всё же знакомцам воровской масти. Шулерам в основном, ну так и статья у Масальского была та же самая, «карточная». И всё равно плохое это было время, по всем меркам плохое. Особенно…

Стук в дверь и лишь после того, как он произнёс: «Входи!» - на пороге появился Рома Шаман. Появился, а там и зашёл, отчего кабинет резко так уменьшился. Иллюзия, конечно, но очень уж Шаман был массивен. Сто двадцать килограмм мышц практически без жира, а ещё грация хищника. Не тигра, не волка, скорее уж медведя – столь же обманчиво неуклюжего, а на деле стремительного, опасного. Старый знакомый, сперва по тюрьме, а потом и тут, в нормальном мире. Человек, ставший его тенью и вместе с тем доверенным лицом и другом. Связаны они были тюрьмой, тайнами, кровью, наконец.

- Лесника прижмурили, Гринь, - поделился новостью Шаман. Той самой, которая обоим тут присутствующим была откровенно приятной. – И его, и ещё семерых.

- Семерых? У него ж в пристяжи всего пятеро было?

- Семерых, - подтвердил Шаман, не спеша присаживаться, ибо это навевало сон, что сейчас было не к месту. – Из кодлы живой только Шкипер, но он ещё третьего дня на Урал свалил по личному. Челюсть зарезали на хате у шмары Лесника, ЮлькиПопрыгуньи. Остальных расстреляли из автоматов в Яблоневой балке, у того домишки, который за Михеем числился.

- Это тот, который улыбчивый такой, мокрушник?

- Был улыбчивый. Теперь если кому и гримасничает, то апостолу Петру… Или чертям на адской сковородке.

- Второе вероятнее. Противный был человечишка, хоть и уважаемый бродягами. Помилуй, пресвятая дева Мария, душу его.

Масальский перекрестился непривычным для многих католическим манером. Всё же польская кровь, да и довольно сильная религиозность отца с матерью, потомков боковой ветви древнего шляхетского рода, сыграла свою роль. Себя он истово верующим не считал, но иногда что-то накатывало. Только жалеть что о Михее, что о Леснике, что о прочих точно не собирался. Оттого и добавил: