Константин Соловьев - Prudentia [litres]

– Мы должны взять под контроль ключевые точки города, пока Лауберу пускают кровь у ворот. Опередить его. Выдавить из основных направлений. Иначе он объявит себя победителем, и все пропало!

– Боишься, что он украдет у тебя лавры? – Грубый голос старшего рыцаря с трудом выражал такие сложные эмоции, как сарказм, но сейчас Гримберт безошибочно распознал его. – Твой план был безукоризненным – как и всегда. Но время признать, что сейчас он трещит по всем швам! Ты хотел наказать Лаубера? Уверен, ты уже его наказал! Так прояви же благоразумие!

– Продолжать движение, – спокойно произнес Гримберт и, лишь отстранившись от микрофона, добавил в дрожащую от жара пустоту бронекапсулы: – Все идет согласно плану.

Всегда – согласно плану.

Говорят, святой Доминик Авиньонский при жизни спустился в ад, чтобы забрать из-под власти сатаны несколько безгрешных душ, умыкнутых князем тьмы из чистилища. Гримберт в детстве часто видел его на витражах Туринского собора – изможденный старик, чье тело покрыто кровоточащими язвами и зияющими ранами, в одеждах, от которых остались истлевшие лохмотья. На фоне прочих святых, благообразных старцев в белоснежных коттах [57], он выглядел так жутко, что маленький Гримберт предпочитал даже не смотреть в его сторону.

Он не думал, что когда-то проделать подобный трюк придется ему самому.

Арбория превратилась в разверзнутый ад, в один огромный пылающий костер, сквозь пламя которого двигались фигуры рыцарей, молчаливые и озаряемые пламенем, точно дьявольские жнецы. Щегольские гербы и яркие краски давно сделались неразличимыми под коркой из грязи, копоти и каменной пыли. Некогда полированные панцири, украшенные сигнумами многочисленных битв, покрылись вмятинами и трещинами – в этом аду даже сталь не могла выдерживать бесконечно долго.

«Магнебод, старый дурак, оказался прав», – подумал Гримберт, наблюдая за тем, как молчаливые фигуры, бредущие сквозь горящий лабиринт улиц, извергают из себя дымные языки выстрелов. Лангобарды приберегли для них самый плохой сценарий.

Они не бились за каждую улицу, не возводили баррикад, не устраивали контрударов – словом, не делали ничего такого, что обычно делают обороняющиеся варвары в попытке сдержать прорыв. Они нарушали незыблемые тактические правила с такой легкостью, с какой и нарушали христианские заповеди. «Очевидно, погрязшие в ереси варвары были слишком глупы, чтоб оперировать на том же тактическом уровне, – решил Гримберт, – но если так, эту глупость они компенсировали коварством и яростью».

«Черный Зверь» бесславно погиб, размозженный, когда на него обрушили подорванную зарядом крепостную башню – лавина из камня смяла бронированную машину, как старый желудь. Увлекшийся преследованием лангобардов «Бронзовый Мститель» оторвался от других рыцарей, увяз в развалинах глинобитных хижин где-то на окраине и был забросан гранатами. Ему на помощь двинулись было «Стенобой» и «Лионский Волкодав», но тут же переломали ноги в хитроумно замаскированных ямах-ловушках, вырытых прямо под мостовой.

Еще худшая кончина ждала «Уриила», ведомого Хлодионом, бароном Габрио. Одержимый жаждой мщения за своих погибших братьев, он бросился напролом сквозь переулки и оказался в засаде, отрезанный сразу тремя лангобардскими машинами.

Они не шли ни в какое сравнение с его доспехом, созданным лучшими мастерами Базеля. Не обладающие ни тяжелым оружием, ни мощной броней, щеголяющие вместо элегантных сигнумов на броне пятнами ржавчины и похожие на мелких шакалов, осадивших гордого льва, они, тем не менее, обладали тем, чем не обладал сам мессир Хлодион. Боевой слаженностью, звериным напором и дерзостью. Рыцарская ярость столкнулась с яростью варварской, но точка ее плавления оказалась, к несчастью для него, немногим ниже.

Напрасно грозный «Уриил» метался вдоль переулка, пытаясь поразить своих более проворных врагов, напрасно крушил здания огнем своих смертоносных минометов, лангобардские машины безостановочно жалили его точечным огнем своих орудий и мгновенно уходили в мертвую зону, сменяя друг друга. К тому моменту, когда подошедшая подмога отогнала мерзавцев, доспех уже не подавал признаков управляемости, привалившись к стене и чадя густым дымом. Сам мессир Хлодион, извлеченный пехотинцами из дымящегося панциря, был еще жив, но Гримберт сомневался, что тот когда-нибудь сможет возобновить рыцарскую службу – разве что ему придется сконструировать себе новую бронекапсулу под размер своего тела, лишившегося и рук и ног.

Гримберт рычал от злости, наблюдая за тем, как исчезают все новые и новые пиктограммы. Если подобный ад открылся за юго-западными вратами, что же тогда творится у юго-восточных? Может, Лаубера и вовсе нет в живых? Это было бы скверно. Это нарушило бы план.

План. Впервые это слово показалось ему не таким изящным, как прежде. Даже неприятным на вкус, как испорченный плод, слишком долго провисевший на ветке и успевший напитаться гнилостными соками.

Его план. Он учитывал все, что только можно учесть. Кропотливо спроектированный, он был произведением оперативного искусства, но ошибки вновь наслаивались на ошибки – и вот уже его выверенный ход превращается в хромающий судорожный бег, как у рыцаря с поврежденной ходовой частью.

Гримберт тяжело дышал, несмотря на то что «Золотой Тур» насыщал его легкие очищенным и охлажденным воздухом с достаточным количеством кислорода. Лаубер не должен был погибнуть в Арбории. Это тоже было частью плана – той самой, которой он не поделился даже с ближайшими рыцарями.

Лаубер, граф Женевский, обретет куда худшую кончину – это уже определено.

После неудачного штурма Арбории, который обернется кровавой катастрофой для императорской армии и ужасными потерями у многих, очень у многих коронованных большими и малыми коронами господ, неизбежно возникнет вопрос: а кто несет ответственность? Кто виноват в том, что цвет имперского рыцарства оказался растерзан еретиками в бездарно спланированном штурме, который и вовсе неминуемо окончился бы полным разгромом, кабы не маркграф Турина? Поначалу этот вопрос будет звучать негромко и осторожно, но рано или поздно начнет приобретать необходимую громкость. Достаточную даже для того, чтоб его расслышал сам господин императорский сенешаль.

Слухи поползут все быстрее, не разбирая границ латифундий и феодов, титулов и званий. Поползут ядовитыми змеями через пронизанный похотью и секрециями шелк развратных будуаров, через строгие канцелярии и кабинеты, через несокрушимые замки и гулкие погреба. Их семена упадут на благодатную почву, щедро посыпанную прахом заживо сгоревших рыцарей.