Константин Соловьев - Prudentia [litres]

«Спокойно, – приказал он себе, чувствуя предательские спазмы в желудке. – Может, обойдется без боя. Может, это всего лишь попытка запугать, сломить, заставить сдаться. Мне надо лишь немного времени, чтобы Алафрид сумел среагировать. Во что бы то ни стало не допустить стрельбы…»

Не доверяя больше радиосвязи, он включил громкоговорители «Золотого Тура».

– Говорит Гримберт, маркграф Туринский. – Говорить было тяжело, зубы едва не лязгали, точно подточенные ржавчиной челюсти капкана. – Если тебе нужна моя жизнь, ты вправе потребовать ее себе, как полагается среди честных рыцарей. Выходи вперед – и посмотрим, так ли ты силен, как треплют твои сладкоголосые миннезингеры. «Урановый Феникс» против «Золотого Тура»!

После оглушающей канонады тишина, нарушаемая лишь отдаленным треском кулеврин, казалась невыносимой. Несмотря на то что хронометр «Тура» оценил ее длину лишь в несколько секунд, каждая из них показалась Гримберту исполинским валуном, водруженным на его скрипящий от напряжения хребет.

– Предатель не вправе рассчитывать на поединок. Только на милость суда.

Тоже какая-то игра. Мысли Гримберта, оглушенные боем и клокочущими в крови химическими соединениями, метались черными воронами, хищно разевая клювы.

Трудно сосредоточиться. Трудно понять. Проклятье, кажется, у «Тура» вышла из строя система вентиляции, в бронекапсуле отчетливо пахнет сладким запахом паленого мяса – запахом, которым успел пропитаться весь город…

– Стой на месте, – предупредил он Лаубера. – Не знаю, что за пакость ты затеял в этот раз, но я даже не шевельнусь, пока здесь не появится сенешаль.

«Урановый Феникс» отозвался мертвым невыразительным голосом графа Лаубера, который разнесся над горящим городом:

– Едва ли тебе стоит уповать на его заступничество. В этот раз ты зашел слишком далеко.

Гримберт пожалел, что не может сейчас прикрыть глаза – его глазами были всевидящие сенсоры «Тура». Ему требовалось несколько минут темноты и спокойствия, чтоб восстановить контроль. Где-то в его четком, продуманном и сложном плане возникла ошибка. Теперь он в этом уже не сомневался, лишь пытался ухватить ее за скользкий змеиный хвост. Если бы ему только немного времени, чтоб понять, перекроить по-живому, найти выход… Если бы только…

Но времени у него оставалось ровно половина секунды.

Кто выстрелил первым? Гримберт этого не знал.

В первый же миг боя он получил около двадцати попаданий, преимущественно в лобовую броню и шлем. Амортизационная паутина не спасла, как не может спасти ни одно устройство от такого количества кинетической энергии, которую поглотил «Тур» за считаные доли секунды.

Не было ни боли, ни тряски – он просто рухнул в черную дыру, точно в полынью, полную ледяной воды и окруженную пластами острого бесцветного льда. На какое-то время он испытал едва ли не блаженство. Здесь, по ту сторону, не было ни цветов, ни звуков. Одна лишь бездонная пустота, за которую цеплялись его бесплотные пальцы. Должно быть, такая блаженная пустота царила в мире, прежде чем Господь Бог объявил начало первого дня и сотворил небо и землю. Наверно, у него тоже был какой-то свой сложный план, и этот план тоже пошел не так, как требовалось…

Прежде чем Гримберт успел додумать эту мысль, его ошпарило изнутри болью. В груди что-то оглушительно клекотало – быть может, его собственное сердце, раздавленное в лепешку и тщетно пытающееся протолкнуть кровь в разорванные вены. Отчаянно воняло сгоревшей изоляцией и рвотой.

Постепенно его сознание судорожными рывками стало выбираться из этой грохочущей бездны, видимо, «Тур» попытался восстановить нейрокоммутацию и сделал это достаточно быстро. Умная, надежная машина. На нее всегда можно положиться.

Он вынырнул из темноты так резко, что едва не заорал от боли – в виски вонзились трещащие колючие разряды, а мир перед глазами полыхнул таким множеством красок, что едва не выжег их дотла. Безумные мазки самых разных оттенков метались перед ним, из этих мазков складывались изображения, похожие на осколки разбитой фрески – невозможно было определить, в какой последовательности они происходят и как связаны друг с другом.

Визг снаряда, срикошетившего от правой ноги.

Скрежет осколков по каменной мостовой.

Развороченное тело рыцаря, похожее на вскрытую и еще дымящуюся консервную банку.

Чей-то оглушительный изматывающий крик, бесконечно звенящий в эфире.

Звучный плевок огнемета, от которого улица расцветает багровыми цветами.

Какие-то отрывистые команды по рации.

Рвотный спазм, заставляющий его скорчиться в бронекапсуле.

Сильный тычок в грудь. Холод в затылке. Грохот, от которого дрожит земля под ногами.

Гримберт не думал, что очнется. Его тело было разбито, размозжено, превратилось в кровавый кисель с плавающими в нем обломками костей. Голова лопнула от невыносимого жара, заставив остатки мозга со все еще подключенными нейроштифтами шлепнуться на пол комком непропеченного теста.

Но он был еще жив. По какой-то причине – еще жив.

«Тур» повел головой, точно пьяный, и Гримберт вдруг обнаружил, что не ослеп. Картина, которую он видел, была окрашена в безумные и искаженные цвета, изображение плыло, а все предметы казались обманчиво-далекими и тусклыми, выгоревшими. Но он видел.

«Арбория. Так назывался этот город», – вспомнил он. Сейчас это не походило на город. Узкие улочки превратились в огненные ущелья, засыпанные битым камнем и стальными тушами павших рыцарей. Башни торчали среди огня, как обломанные персты, указывающие в небо – тоже черное, обожженное, лишь с едва угадываемым сполохом солнца, зависшим где-то высоко-высоко.

– Хариобод, назад! Тебя обходят по левому флангу!

– Горит боеукладка… Помоги мне святой Франциск…

– Турин вам не по зубам, грязные псы! Прикройте кто-нибудь!

– Снаряды закончились, выхожу из боя…

– Горю! Мать вашу, горю, сделайте же что-нибудь!..

– Алломунд, ты жив? Мне нужна помощь возле собора. Обходят с двух сторон. Алломунд! Господи, да где же ты?

– Надо отступать. И минуты не продержимся. Из тяжелых бьют.

– Ааааааа! Горююююю!

Гримберт машинально разрядил орудие в чей-то силуэт, мелькнувший среди дыма, и сквозь мучительную тошноту, от которой бился в конвульсиях желудок, ощутил мимолетное удовлетворение – попал.

«Уже не одиннадцать, – понял он, когда мысли обрели хоть какую-то плотность. – Гораздо меньше». Он смог разглядеть лишь пять фигур, одной из которых, к его облегчению, оказался «Багряный Скиталец». И выглядел тот так паршиво, как не выглядел даже в самые плохие свои времена. В броне зияли огромные дыры, перебитые трубопроводы пачкали камень под его ногами маслом и охлаждающей жидкостью, движения были несогласованными и резкими, как у марионетки, которой управляет неумелый хозяин. Но «Багряный Скиталец» все еще вел бой.