Александр Тюрин - Флот судного дня [litres]

Скоро Ка должен стать совершенно автономным. Так сказал доктор Олленбергер. Должен стать своим в Ледовитом океане. Вместе с ним своими в Арктике должны стать и его хозяева. А про будущее доктор Олленбергер говорил, что для продолжателей Ка сделаются своими и глубокие подледные океаны на спутниках Юпитера и Сатурна.

В самом деле, в холодной воде Ка чувствовал себя теперь настолько на своем месте, что не очень торопился вернуться туда, где тепло и можно дышать воздухом. Он мог даже «отдохнуть на природе»: поспать прямо в воде, или устроив себе лежачок в самодельной иглу на льдине.

Ка научился пользоваться без напряга экзоскелетом-буксировщиком, воспринимая его плавники и манипуляторы, как свои собственные конечности. Силовой экзоскелет, напоминающий элегантный труп дельфина, позволял рассекать подводный мир на большой скорости, узлов сорок не меньше. У экзоскелета имелся и гидролокатор, и пара манипуляторов, с шестью пальцами на схвате, полезными при подводных работах. Такой вот рукастый «дельфин».

Чтобы делать все безошибочно, проводились тренировки с участием суперкомпьютера, подключенного через нейроинтерфейс к структурам лимбической системы его мозга, ответственным за запоминание и обучение. Один раз, правда, не рассчитала что-то эта суперсчиталка, и Ка, тренируясь, тюкнулся лбом о борт. С приличного разгона. Но голова крепкой оказалась, и обошлось небольшим сотрясением – у него и у судна. Только внутренний капитан сменил тенорок на какой-то хрипловатый бас, который иногда становится нечленораздельным.

В один непрекрасный день (после того, как он оклемался от сотрясения) подопытного Ка зарядили калориями по полной программе, и к тому же сделали несколько инъекций в разные места. Доктор Олленбергер пояснил, что ему вводят питательные полисахариды в фуллереновой упаковке, с разным временем распаковки. Понятно теперь, что начинается большой заплыв.

Надев, так сказать, на себя «дельфина», Ка выплыл из док-камеры судна и отправился на задание. Вместе с плоской магнитной миной. Она находилась в багажнике экзоскелета, то есть, в принципе, у него на животе.

В виртуальных окнах, создаваемых линзопроекторами, высветилась карта данного сектора Арктики в двух проекциях; на ней замерцал проложенный для него зеленой стежкой курс. Присутствовал на карте и он – в виде точки (весьма жирной, надо заметить со всей гордостью), украшенной координатами, показателями линейной и угловой скоростей, векторами перемещения.

Вот и товарищи по несчастью: белуха-самка по имени Бланш и морской заяц, то есть тюлень-лахтак Леопольд. С ними Ка на предыдущих тренировках познакомился, хотя издали. Бланш, дама как дама, по всем показателям напоминает тетю: щебечет, повизгивает, попискивает, как заведенная – даром что под тонну весит. Усы и выпуклые глаза придают Леопольду вид прусского офицера в пенсне. Этот тюлень – мужик, по счастью. Еще одну щебечущую морскую тварь Ка бы не выдержал.

В разговорах белух он без аппаратуры пока что может разобрать лишь немногое: «попутать берега», «держать хвост налево», «кувыркнуться», «ну, что съел», да и то нет уверенности, что это не идиомы. С аппаратурой несколько больше. Нейроинтерфейс, подключенный к выходу гидроакустических антенн, охотно берется за подстрочный перевод языка белух. Но слишком часто выдает многословную пургу, совершенно перпендикулярную к тому, что имеет в виду животное.

Так что Ка учится разбирать разговор белух самостоятельно, пользуясь лишь аппаратным понижением высоты их канареечного голоска.

Язык белух, кстати, весьма богат в части описания слоев воды и поверхности моря, течений, льда. Причем описываются разные цвета там, где для людей одна темнота, глубоко под водой, или там, где для людей одна белизна, как у льда. Есть у них в языке слова для восприятия магнитных и электрических полей. Есть слова для чувств, уверений в дружбе и любви. Вообще белухи – мастера общаться, отчего их стая напоминает светский салон ХVIII века.

Акустика играет для морских наших братьев и сестер совсем другую роль, чем для нас, образуя пространство форм, причем гораздо более обширное, чем пространство зрительное у нас, поскольку включает сведения о начинке объектов, которые «просвечиваются» ультразвуком.

Свисты, щелканья и трескотня зубатых китов, жужжание и пыхтение всякой рыбешки, мычание, скрежет, стоны усатых китов, хлопки и пощелкивание криля, гудение и вздохи самой пучины – это все не ради концерта, а образует для белух и тюленей реальность. Воспринимаемое как округлое, мягкое и покатое – для них хорошее и приятное, а как твердое, особенно угловатое и острое – то плохое.

И разумность у них есть, только другая, чем у нас. Китообразный может за здорово живешь подталкивать дохлую акулу к поверхности воды, считая ее своим раненым товарищем, которому надо надышаться. Это вовсе не неразумность, а, скорее, особенности гидроакустики, вернее ее минусы; и, возможно, наивность.

У Ка имеется гидроакустическое передающее устройство, оно выглядит как шуруп, вставленный в шею а-ля Франкенштейн в исполнении Бориса Карлоффа. То, что он произносит про себя, но четко, нейроинтерфейс ухватывает и переводит на белуший язык, а «шуруп» передает. Сейчас Ка приветствует Бланш. Наверное, это смахивает на речь неандертальца в благородном собрании. И вместо приветственного: «Досточтимые господа, примите мои уверения в глубоком уважении», получается что-то вроде: «Эт я, че пялитесь?» Бланш делает «бочку», может, со смеху, и мотает головой, мол, не парься, давай-ка лучше поиграем: хочешь покататься у меня на носу? Ну, прямо, китенок, а не взрослая особь на сносях.

С тюленями дело обстоит несколько лучше. В отличие от белух лахтаки являются одиночками, поэтому их мысли и чувства, да и язык более бедные, что ли, без оттенков. Оттого общаться с ними куда проще. Ка и без нейроинтерфейса понимает Леопольда недурно, слов у того немного и каждое дорогого стоит.

На Альянс Бланш работает за еду, она на третьем месяце беременности. Леопольд, скорее всего, запрограммирован на исполнение команд. Сейчас они плывут втроем, им надо иногда всплывать, ему нет. Тогда Ка должен подождать. Над ними нет сплошного льда, то и дело полыньи и разводья, но Бланш все более беспокоится. Когда над головой ледовый покров, то многое меняется – получается, что суша наверху, а «атмосфера» внизу. В ней иногда проносятся серебристые стайки птичек, пардон, рыбок. А если проплывет здоровенный гренландский кит, то это вроде тучи. Впрочем, где-то там имелась и «твердь небесная», по-нашему дно. Бланш видела ее с помощью своего «встроенного» эхолокатора – это был хребет Гаккеля. Она рассказывала о его крутых склонах, и глубоких каньонах, по которым широкими реками стекает илистая порода.