Клим Жуков - Инцидент [litres]

– А! – вспомнил майор. – Это который С.С., Сергей Сергеевич? Про него ещё постоянно шутили, мол, генерал СС Еремеев?

– Именно он! Только уже не генерал, а маршал Советского Союза! И тут мы, такие красивые! Народ оказался шустрый, ну и с рефлексами порядок – дали дёру. Только мы с корешем моим будущим, Прокошей Фимкиным, стоим прямо на проспекте Энгельса в экспрессивных позах, все расхристанные. Ну и вкатил нам товарищ маршал по полной, от сих до сих. Губа и выговор. Я тогда лейтенант был, прикинь? А дело-то осталось, а в нём неснятый выговор. Кто снимет выговор маршала? Только главком! Ему есть дело до карьеры ужасно важного товарища Журавлёва? Вот то-то. Как время подойдёт, в отделе кадров глянут в бумажки, а там такое украшение. И летит очередное звание мимо.

– Да, блин, сочувствую! – искренне сказал майор. – Это ж как родовое проклятье!

– Не говори! – подтвердил ужасно важный товарищ Журавлёв, оглядывая близкий лесной горизонт. – А что такое у тебя, друг Карибский, с главной нашей по технике? Чего она на тебя волком смотрит? Это ж твоя жена… вроде как? Если я правильно понял.

– Жена… – майор враз поскучнел. – Именно что вроде как. Заявление о разводе болтается уже десятый месяц. Никак не утвердят, нету, мол, у вас, товарищи, весомых оснований! Зато у них, в кадрах, основание ещё как есть! Нам же отдельная жилплощадь положена в офицерском общежитии на Коммуне – две комнаты. Квартиру, то есть, дали, оказали доверие, а тут нате вам – развод! То есть надо нас расселять, а это целая история. В результате я всю дорогу в казарме, если не в командировке. Меня гоняют в эту чёртову Испанию именно по соображениям, чтоб от жены подальше.

– А они есть? – спросил капитан.

– Кто? – не понял аналитик.

– Ну… весомые основания! – пояснил Журавлёв и поглядел на собеседника этак со значением.

Майор взгляд проигнорировал, и взгрустнулось ему ещё горше.

Основания были. Вполне весомые. В пятьдесят восемь примерно килограммов по имени Татьяна Ивановна Вяземская – дама с нестандартными запросами к жизни.

Он любил её до сих пор, несмотря ни на что.

Свирепо, отчаянно, всею своей душой.

А она его – нет.

В этом-то и была вся суть проблемы. Та самая суть, что невозможно было предоставить в отдел кадров подразделения, потому как не поняли бы. Это во-первых, во-вторых, остатки рыцаря в майорском нутре просто не позволяли выносить подобную интимную недоимку на суд общественности.

Однажды, после изрядных лет брака, капитан Вяземская без предисловий (она вообще всё делала без предисловий, как прыжок в высоту, которым увлекалась в свободное от службы время) заявила:

– Я не люблю тебя, Карибский. Понимаешь? Не люблю.

– Не понимаю, – опешил майор-аналитик, чья аналитика в тот раз явно спасовала. – Что значит «не люблю»? А раньше?

– Раньше – не знаю. Теперь же знаю точно: не люблю.

– В чём дело, что случилось? – спросил он, предпочитавший во всём немедленную и полную ясность.

– Ни-че-го, – отчеканила Татьяна. – Дело в том, что ничего. У нас абсолютно ничего не происходит, все эти годы. Ты даже поскандалить не в состоянии. Я уж молчу о детях. Мне прошлым месяцем стукнуло двадцать восемь, скоро юбилей. И я поняла вдруг, что и в тридцать, и в сорок ничего происходить не будет. Мы будем ходить на службу, будем умеренно выпивать с Холодовыми, Григоряном и Петюниными по праздникам, в пятьдесят ты подаришь мне всё те же тринадцать роз, что в двадцать и в двадцать пять, и так пройдёт жизнь. Без ни-че-го. А я мечтала о нестандартной биографии! Или хотя бы о нестандартной биографии мужа, в которой могла бы принять посильное участие! Теперь мне всё ясно, и я повторяю: Я. Не. Люблю. Тебя. Карибский. Мне с тобой смертельно скучно.

– Биографии? Нестандартной? – опешил майор, хотя хотел сказать другое, насчёт детей, прозрачно намекнув, что это подло, что это вовсе не его вина, а вина чёртовой кривой загогулины в ДНК из-за чёртовой радиации, но не намекнул. По причине недоделанного своего рыцарства.

– Понимай как знаешь. Мне больше сказать нечего, – сообщила Татьяна, и по её глазам он понял, что Таней или Танюшей ей больше не быть, во всяком случае, для него. – И ты меня знаешь, Карибский, – я считаю, что брак – это не штамп в паспорте. Когда его ещё аннулируют? Так вот, я себя развела с этой минуты. Ты мне больше не муж, а я тебе – не жена. В постель ко мне больше не приходи, спи на диване. Или я буду спать на диване, мне всё равно.

Точка.

Жизнь разломилась по линии до и после.

Спорить с Вяземской было бесполезно – как пытаться сдвинуть танк при помощи автомобильного домкрата. Хотя он и спорил, точнее пытался. Бесконечную стыдную неделю. Татьяна Ивановна крайне редко выносила свои суждения в публичную сферу, но уж если выносила – смотри выше: танк и домкрат легковой машины.

После между ними встала «фигура умолчания» – другой мужчина. Или мужчины. Карибский этого не знал. Вяземская слишком уважала его, чтобы не спрятать формальную измену по всем правилам конспирации. Зато он знал, видел по радиоактивному блеску её глаз, что бывшей жене теперь нескучно с кем-то иным. После особо бурных альковных этюдов они, её глаза, всегда светились так: влажно, бесстыдно, задорно. И майор не сомневался, что жена изменяет как следует. Впрочем, «изменяет» в терминологии мадам Вяземской – неверное слово. Она себе простила всё и сразу. Посторонние мнения её волновали не более лёгкого бриза океанскую гладь: сверху рябь, внутри – полное спокойствие.

После случилось заявление о разводе и адский запой (с Холодовым, Григоряном и Петюниным), переросший в вовсе стыдное для офицера дело – запой одиночный. С засыпанием в коридоре, многократным попаданием в лапы патруля и заблёванными брюками.

После был разнос на партсобрании, товарищеский суд и другие обязательные в таких случаях радости, закончившиеся регулярными командировками на Мадридский фронт.

Надо ли говорить, что майор был не вполне счастлив видеть свою экс среди подчинённых, да ещё в таком важном деле, как полевое расследование? Причём до полного изумления, даже вон самому Кречету осмелился перечить, да ещё прилюдно. И надо ли говорить, что от капитанского интереса он отделался фразой:

– Знаешь, у меня… у нас… тоже была одна история.

И так весомо он это сказал, что даже витальный мужественный жизнелюб Журавлёв разом сдулся. Весь его облик выдавал желание выспросить что-то этакое. Вроде благословения бывшего мужа на тему приударить за сногсшибательной техничкой, а выглядела Вяземская именно сногсшибательно, даже в мешковатых штанах, штурмовых берцах, бронежилете и каске, которые обязали надеть всех поголовно.

Но, сообразив, что залез руками туда, куда лазать не след, капитан хмыкнул и, сотворив на лице бдительность и рвение, принялся с преувеличенным вниманием осматривать колонну и окрестности.