Алексей Ар - Сезон охоты

— Кто открыл сезон охоты?

— Тот, кого он найдет, Жозе.

Ему вновь снится тот же изумительный сон. Он стоит посреди белого поля, устланного тополиным пухом и одуванчиками. Легкие всполохи жемчужных тонов, витая над миром, омывают ее — идеальное создание нереальной красоты. Облако сотканных из снега волос, фиолетовые омуты глаз, тонкие правильные черты лица, плавные изгибы тела… И точеные икры. Он обалдел от этих икр.

Она стоит — белая на белом — и мило улыбается, словно знает нечто, способное убрать всю грязь из пространства времени. И глядя на нее, он стремится увидеть детали картины, но мягкий свет туманными прядями скрадывает образ незнакомки.

Игра теней, в которой только фрагменты целого становятся явью на краткий миг. Серебряная идиллия, могучий ритм невидимых волн. Пульсация, раскачивающая пространство, а вместе с тем и его — Николая Роса — случайного зрителя.

Как ни странно, он знает, что сон не долговечен. Один удар вселенского маятника, и наступит момент откровения. Воплощение красоты, кто бы она ни была, поднимет руку — левую, протянет к нему стиснутый кулак, распрямит два пальца… В который раз он не поймет значение жеста. Но главные события еще впереди. Ожидание их пугает до кончиков ногтей. Осознав тщетность собственных усилий, незнакомка попытается что-то сказать. С трагической миной на лице, она произнесет слово «два», после чего включится блок.

Холодный ветер скользнет над равниной, вздымая к небу белые облака- вихри. Теряя четкость, сон разлетится на миллиарды снежинок, которые сокроют изящную фигурку…

Все плывет и видоизменяется. И незнакомка становится матерью — его матерью. Она стоит, опустив руки, и печально смотрит…

Крик прервал экзекуцию. Сев на кровати, Николай несколько минут приходил в себя. Зелеными икрами светился циферблат электронного будильника, на нем по обыкновению «2:00». Сквозь полуоткрытую форточку, вздувая темное полотно штор, рвался ветер. Холодные токи воздуха приятно касались разгоряченного кошмаром тела.

Скользнул по потолку свет от фар, на улице кто-то пьяно рассмеялся…

Хватит! Он свесил ноги на пол, чертыхнулся от пропажи тапочек и резко встал. Хватит!

Сумрак полон опасностей, и главенствующая роль в неведомых ужасах отведена комоду, что приткнулся в уголке, у двери. Комоду и стоявшей на нем фотографии — старой карточке, на которой матери лет тридцать. Она улыбалась камере и выглядела такой чертовски живой — Валериана Рос, не знавшая, что через десять лет удар встречной машины оборвет ее мысли и чувства.

Многочисленные свидетели утверждали, что легковое авто, которое не подавало никаких признаков агрессии, вдруг выскочило на тротуар, сбило женщину и мгновенно скрылось. Водителя не нашли. Рядовая смерть — циничный вердикт официальных лиц.

Хватит!

Николай положил фотографию лицевой стороной вниз. Он знал, что утром непременно поставит ее на место, и мать вновь будет смотреть на него. День за днем, вот уже семь месяцев…

— Не время, — отменил Николай свои законные пять минут боли. Иногда, когда становилось совсем невмоготу, он позволял себе выплеснуть горечь в немом крике и вновь усмехнуться. Это помогало.

Он прошел в ванну — в царство белого кафеля, глупых картинок на стенах и тусклого зеркала над старой фиолетовой раковиной. Собственное отражение Николаю не понравилось. Всклокоченные черные волосы, диковатые карие глаза, худощавое лицо с отпечатком узора подушки на левой щеке…

Не красавец, но сойдет, как сказала одна знакомая. Нос курнос, губы… о губах только молчать, подбородок самый обыкновенный. Рядовая внешность для Северо-Восточного Союза — СЕВСа, если говорить языком политиков, обожавших громкие названия.

Вода ударила в подставленные ладони искристым взрывом. Осели на лице прозрачные капли, ручеек холода скользнул на спину… И кошмара, как ни бывало. Остался только голод. Николай отправился к холодильнику.

Золотистые потоки света выхватили из небытия пустую камеру — один плавленый сырок и два яйца ни в счет, они не занимали и процента объема. Черная дыра, а не холодильник… Усмехнувшись, Николай подхватил сырок.

Громовой удар в дверь, что вела на лестничную площадку, мгновенно расстроил поздние планы. Содрогнулась дверная створка, звякнула цепочка…

Новый удар.

Сырок полетел обратно в холодильник. Руки должны быть свободны. Быстро глянув по сторонам, он встряхнулся в преддверии действа. «Полметра или метр?» — прикинул Николай. Он клял спешку и незваного гостя.

Грохот стал непрерывным.

Цепочка снята.

Сильным рывком Николай распахнул сотрясаемую дверь и одновременно стремительно ударил правой в черный проем выхода. Сосед — Агаров Феликс Эдуардович — жалобно икнув, поваленным деревом завалился на спину.

— В дугу, — резюмировал Николай, стараясь не дышать носом.

Он неоднократно пытался объяснять Агарову Ф.Э., что поиск в квартире Росов спиртных напитков — занятие неблагодарное. Мирным речам сосед не внял. Далее числился этап игнорирования яростного стука, в надежде на то, что Феликс рано или поздно устанет ломиться. Ну а когда и это не помогло, последовали более радикальные методы. Один верный удар и сосед выпадал в осадок до утра. Придя в себя, ни черта не помнил, удивлялся и топал в родную квартиру, где страдал похмельем остаток дня.

На всякий случай проверив надежность замков, Николай вернулся к плавленому сырку. Голод прихватил не на шутку. Завтра предстоял нелегкий день, полный финансовых трудностей. Работать, чтобы жить — таков принцип, к двадцати пяти годам досконально усвоенный Николаем.

Утро нового дня пахло весной. Солнечные лучи эффектно расчертили бурый палас в комнате, мило шелестели зеленые облака первой листвы.

— Еда. — Торопливо одеваясь, Николай созерцал уличную жизнь — суету крупного города. В который раз он пожалел, что окна квартиры не выходят во двор, где испокон веков тихо и спокойно.

Последняя кнопка застегнута — время кухни. Неосознанно переведя портрет матери в вертикальное положение, он выбрался в коридор. Три метра до холодильника, два до плиты и метр до магнитолы. Пока на сковородке весело скворчала яичница, Николай, согласно привычке, включил кассету — единственную, которая у него наличествовала, с одним пятиминутным треком на все сто пять минут звучания. Он не знал имени певицы и названия песни, но его буквально завораживали мелодия и голос. В них явственно чувствовалась дрожь нервов; они крик без крика.

Тихий шорох возвестил об окончании записи. Обесточив аппаратуру, Николай приступил к завтраку. Быстро покончил с едой и замер от неприятного ощущения. Кто-то смотрел ему в затылок.