Виктор Мишин - Второй Шанс [Начало. Снайпер. Счастливчик]

Светланка сразу увидела меня и застыла, открыв рот. Сделав шаг вперед и снимая фуражку, я не выдержал:

— Родные мои, я — ДОМА!

Примерно через месяц

— Сережка, а может, я… попробую? — Светланка, стесняясь, оторвалась от стены, из-за которой наблюдала за мной. — Это про Мурата?

— Про всех. Давай попробуем. Голос у тебя сильный, я давно хотел предложить.

Я занимался тем, что любил. Делал музыку. Давно хотел попробовать сделать одну песню, но именно в аранжировке как для фильма «Битва за Севастополь». Ага, там девушка поет, и довольно сильно поет.

Я заиграл на гитаре, а любимая, взяв в руки лист с написанным текстом, запела:

Песен, еще не написанных, сколько,

Скажи, кукушка…

— Родная, прости.

— Ты не вернешься… — Светланка прикрыла руками глаза и отвернулась.

— Не понял? Что ты только что сказала? — я ушам своим не верил.

— Ты все слышал. И все понял, — злится и плачет.

— ??? — Я кивнул своим мыслям и, не развивая этот диалог дальше, стал собираться.

— Я не спрашиваю почему, я это знаю. Но я чувствую, ты не вернешься, — прилетело мне в спину.

— Свет, ну нельзя так перед дорогой, — начинаю злиться.

— Когда это ты обращал внимание на приметы? — удивленно посмотрела на меня супруга и смахнула слезы.

— С вашим появлением в моей жизни.

— Ты только что вылез из могилы, зачем вновь испытывать судьбу? — теребя в руках платок, Света умоляюще посмотрела на меня.

— Ты же сама сказала, что все понимаешь? — я грубил, но лишь для того, чтобы заставить себя не думать о том, что жена права.

Я — майор Красной Армии Новиков. На дворе стоит сентябрь 1943 года. И я только что нарушил обещание не возвращаться в действующую армию. Обещание своим родным и близким я дал, когда вернулся с последнего задания. Точнее, меня вернули оттуда практически по частям. Раны были тяжелые, долго восстанавливался. Только дома я лежал два месяца. До этого в госпитале и даже в Исландии успел полечиться. Точнее, пока с задания выползали, меня там подлатали. Потихоньку вылез все же. А сейчас даже форму набрал. Почти как прежде стал, вот только голова…

Да, голова покоя не давала. Злость поселилась во взгляде, разговаривать спокойно вообще могу с трудом. Приходится контролировать буквально каждое слово. С женой иногда разговариваю на повышенных тонах. Она сначала ответит, но потом, видимо, вспомнит, кто я и кем был на войне, успокаивается. Хотя когда только узнала, сутки со мной не разговаривала. Говорит, что никак не ожидала такого от вроде бы хорошего человека. Я ей тогда просто ответил:

— Родная, если уйдешь, пойму. Но каждый должен делать только то, что он умеет лучше всего. Я — стрелок, я умею делать то, что не удается другим.

— Дурак! Куда я уйду от тебя. Прекрасно знаешь, что я без тебя жить не могу. Я понимала, конечно, что на войне убивают. Но никак не думала, что это можно делать вот так, хладнокровно. У тебя взгляд стал совсем другой.

— А как воюют командиры, ты знаешь? Генералы, отправляющие на смерть целые дивизии? Я — убиваю врагов! — Тогда она меня и правда зацепила. Но я о своей «профессии» теперь думал совсем иначе, чем ранее. — Любой командир на фронте — бомба, я же — пуля. И что не так у меня с глазами?

— Прости, я все поняла. Больше не буду так думать. Ведь все вы воюете для того, чтобы мы жили, — Светик завела обычную песню.

— Это ты прости. — «А все-таки, что с глазами-то не так? Что она в них увидела?» — подумал я. Хорошо хоть девчонки мои ничего плохого во мне не видят, пока по крайней мере. Вроде не пугаются, всегда рады, когда я дома, и печалятся, когда приходится уходить. Но главное — они меня любят, все.

Война шла на удивление легче, чем это было в мое время. Если так вообще можно выразиться. Рядовой состав вермахта, наглядевшись на устранение своих командиров, временами просто бросал оружие и отступал. Ведь это только я и несколько таких групп, как моя, занимались устранением высшего комсостава вермахта. А сколько десятков наших спецгрупп снайперов охотились за простыми командирами. Выбивали всех, до лейтенанта включительно. Немчура в последнее время даже пошла по нашим стопам и запретила командирам надевать офицерскую форму. Но это плохо помогало. Наши уже приноровились к повадкам офицерья и с удовольствием их «работали». Представьте себе локальное наступление, ну, скажем, батальона. Раньше ведь как, немчура после артиллерийской подготовки вставала и под прикрытием пулеметов перла вперед, иногда во весь рост и пешком. А теперь? Пушкари у немцев если пару минут подолбят, и то для них хорошо, пехтура встает, а пулеметы-то молчат. Нет пулеметчиков-то уже. Начинают атаку и валятся друг за другом. Еще бы, у нас в каждом отделении снайпер и пулемет. Причесывают так, что фрицы сразу лапки вверх тянут. А куда им деваться, назад повернут, до своих окопов не добегут, вот и сдаются. А нам хорошо, стрельбы меньше, зато работников больше. Разрушили-то о-го-го сколько, вот и работают. Не все нашим старикам да бабам горбатиться.

Фронт подходит к границе, как я уже говорил, немцы отступают, ожесточенного сопротивления почти нет. Упертые попадаются, но эти части заваливают бомбами и напалмом. Румыны и итальяшки уже заявили о выходе из коалиции с Гитлером, тот, наверное, совсем на дерьмо изошел после этого. Дуче макаронники уже шлепнули, румыны тоже своего Антонеску не сильно любили. Короче, дела идут. У нас в маршалах все те же, что и в моем времени, плюс десяток новых имен в генералитете появился. Бойцы на фронтах имеют отличную подготовку. Учебка теперь полгода, в войска люди поступают обученными именно воевать. Оснащение, новое вооружение, да и просто питание стало такое, что бойцам не надо думать ни о чем другом, кроме как о выполнении обязанностей. Помните слова Константина Константиновича о двухстах орудиях на километр фронта? У нас, конечно, еще пока не так, как ему мечтается, но близко к этому.

Неделю назад заявился Петрович. Помявшись для начала с десяток минут и заставив меня нервничать, выдал:

— Толя очнулся.

Сказать что-то большее он не успел. Увидев мои глаза, он буквально поперхнулся.

— Вот только не надо на меня так смотреть. В сознании он был почти две минуты, выпалил несколько слов сестре и снова вырубился, — Истомин разглядывал меня, а я молчал. Что говорить, если честно, то я уже похоронил Круглова. Врачи вообще не давали ему шансов, а он на тебе — воскрес.

— Шансы есть? — только спросил я.

— Теперь есть. Врачи сказали, что теперь они спокойны. Вытянут. Самое тяжелое позади.

— Когда к нему пустят?

— Как придет в себя и останется в сознании, — улыбнулся Петрович, — так и поедем.

— Что сказал-то? Или просто бредил?