Дмитрий Глуховский - Пост 2. Спастись и сохранить

Он с кряхтением встает, отгоняя взмахом помощника, который пытался было подставить ему для опоры локоть.

Мальчик оглядывается на своего отца, тот кивает: иди, не бойся.

Патриарх берет в свою морщинистую руку ладошку цесаревича, и они переходят чуть дальше. Там висит икона иная, не из трухлявого дерева — чистая, новая, писанная по блестящему металлу — на века. На ней крылатый воин хмурится, трубит в рог, а вокруг него людишек помельче без числа, и все перепуганы.

— Вот опять он, Михаил Архангел. Трубит в рог, мертвых на Страшный суд призывает. А в другой руке у него что?

— Сумка? Пакетик?

— Нет, твое высочество, не сумка. Весы. Так весы выглядели раньше. На весах он будет души человеческие взвешивать. У грешников они тяжелые, им в ад, на муки вечные. А у праведников легче перышка — их в рай можно пускать. Но весы весами, а Михаил перед Христом за человеков заступается. Просит быть к ним милостивым. Помогает решать, кому в рай попасть можно, кого простить следует. Вот такой вот покровитель у тебя, Михаил Аркадьевич.

Государь стоит за их спинами, слушает тоже, улыбается.

— Вот в чью честь назвали тебя, — говорит Владыка. — Так что…

— Меня в честь дедушки назвали! — перебивает цесаревич. — Дедушка был Михаил Первый, а я буду Михаил Второй. Когда вырасту.

— Всех Михаилов в честь архангела зовут, — смеется Патриарх. — В честь того, кто первым сказал «Кто как Бог?». А кто как Бог, а? Кто его главней?

— Никто, — мотает головой великий князь.

— Вот! Главное помнишь! Никто.

Старик целует мальчика в макушку.

— Ну! Согрелся? Идем теперь, службу постоим.

Он кивает своему помощнику, и через минуту по всей Москве начинают звонить колокола.

Черная машина с черными армейскими номерами прибывает к казачьему штабу ровно по времени. Стекла у нее непроницаемые, что ждет пассажира внутри, сказать нельзя.

Лисицын спускается вниз в парадной своей офицерской форме, рубашка выглажена и накрахмалена. В лицо метель — к вечеру поднялся ветер. Весь день Юра старался сдерживать волнение, осаживал и высмеивал себя — но сейчас, когда пора садиться в авто, которое повезет его навстречу судьбе — великой? ужасной? — его начинает потряхивать.

Часовой в клобуке, козырнув, открывает ему дверь, Лисицын сгибается, чтобы сесть, — и понимает, что ехать он будет не один. На заднем сиденье развалился полковник Сурганов. Дверь чавкает, машина сыто урчит, снимаясь с места.

— Как день прошел? — Сурганов любезен.

— Та… В приготовлениях. Ваше Высоко…

— Ну так, давай, и я тебя подготовлю немного.

От Лисицына пахнет одеколоном, Сурганов — несвеж и небрит, под глазами мешки. Впереди сидят двое, водитель и сопровождающий, оба в той же форме, что и полковник, — военная контрразведка. Шофер включает мигалку, крякает сигналом. Постовой останавливает ради черной машины Тверскую, и авто выруливает мимо застывшего потока на специальную полосу. Дальше к Кремлю оно летит по прямой.

— Все, что Государь будет тебе говорить, слушать внимательно. На вопросы отвечать честно. Своих вопросов не задавать.

— А вам позвольте? Вопрос. Вам неизвестно, о чем… разговор?

Сурганов забывается, достает на свет свои кулаки, начинает разглядывать их. Костяшки распухли и потрескались. Вряд ли это была драка — лицо у полковника нетронуто.

— Разговор? Эта экспедиция, криговская, за Волгу… Была у Государя на личном контроле. О том, что на Ярославском посту случилось… Нечто… Ему донесли с запозданием. И то, что там вот уже несколько дней никто не выходит на связь, это весьма и весьма тревожно. Учитывая, кхм, историю.

— Вы ж про бунт, Иван Олегович?

Сурганов мешкает с ответом.

— Учитывая историю. Войны. Мятежа. Того, как мы его подавляли.

Он отвлекается от своих рук, чтобы изучить лисицынскую физиономию. Окунает кулаки в темноту, словно отмачивает их в ней. Лисицын ждет продолжения — про войну на восточных границах он знает только из уроков политинформации в учебке.

— Помнишь, что там было?

— Я? Ну… Когда наша наступательная операция захлебнулась… Федеральная то есть… Мятежники ж собирались идти на столицу… И потом… Мне ж тогда самому было десять только. И там было это чудо с иконой Михаила Архангела… Которую вынесли на тот берег Волги. И потом… После молебна… У них там же ж междоусобица началась, кажется?

Лисицын заикается, сбивается — чувствует себя снова школяром у доски. Полковник кривится. За окном мелькают рекламы: водка, платье, набор в добровольческий корпус. Там, где начинается золотой пояс, машина притормаживает на секунду, чтобы постовой мог прочесть номер и отдать честь.

— И они, в общем, отступили. Мятежники. Стали грызть друг другу глотки. За мост же ж так и не перешли, откатились назад. Все. В чудо можно не верить, в икону… Но факт фактом. Хотя я сам, как человек православный… Да. И восточных границ больше никто не беспокоил с тех пор. Правда, и федеральный экспедиционный корпус же ж… Не вернулся. Вот. Все вроде. Я больше про юга понимаю, господин полковник. Я ведь там служил.

— Да знаю я, где ты служил, знаю, Лисицын. Только ты рот раскроешь, а это уже ж понятно, — передразнивает его Сурганов. — Про икону ты, видишь, братец, помнишь. А про спасителя Отечества не помнишь? Про Михаила Первого, про батюшку Аркадия Михайловича? Кто мятеж-то остановил?

— Ну это… Это само собой же как-то… Про Государя императора-то ведь каждый…

— Ну конечно. Само собой. Ты только про это на аудиенции не забывай.

— Та как можно! Я вас не подведу! — старается отчеканить Лисицын.

Машина, домчав до Манежа, принимает влево, на Охотный ряд. Лисицын ерзает: Кремль отступает, заметенный ледяной крупой, авто проходит между бывшей Думой и бывшей гостиницей «Москва», как между Харибдой и Сциллою. Подмывает спросить, почему едут не в Кремль. Если не в Кремль, то куда?

— Друга твоего Кригова Государь тоже принимал, перед тем, как отправить туда, за мост, — говорит Сурганов. — Он вот тоже обещал не подводить. Эх… Слушай. Пойдешь с полусотней. Если вы что-то странное там встретите… Что-нибудь… Непонятное. То ты, братец, лучше назад сразу вертайся.

— Вы же сказали, там бунт? — пытается сообразить Лисицын. — На Ярославском посту?

— Жрать мы им не посылали, потому что командование тыла поставки разворовывало, а сигналы с постов все в ящик к себе убирало. Пока мы разобрались… — Сурганов трет подбородок. — Ну бунт как бы, вроде да. Но ты послушай еще, что тебе Государь скажет. И если в Ярославле хоть что-то странное увидишь… Такое, чего не сможешь понять… То возвращайся немедленно.

— Так точно.

— Хоть кто-то должен добраться назад из вас, понял?

— Понял.