Дмитрий Володихин - Штурм бункера [litres]

Вот опять угадала. Как она все время угадывает?! Да, я ей из темных глубин такую штуку принес, поскольку я ее рыцарь.

Обнимаю ее крепче, а она прижимается ко мне.

– Но только, Улле… такая красивая и такая… необычная вещь. Я тебе благодарна. Очень. Она постоит тут немного, а потом…

– А потом встанет на витрину в каком-нибудь музее.

По ее удивленному взгляду стало мне понятно: я тоже, вроде, не последний угадывальщик.

– Су, она твоя. Хочешь – оставь, хочешь – отдай.

И мы принялись целоваться. Не слишком много желания было в наших поцелуях. Больше – восхищения. Я восхищался ее целомудрием. Сколько ей лет? Скольких мужчин она знала? А душа до сих пор целомудренная, честная, кривить не научилась, фальшивить не научилась, свет и тепло порциями давать, а не сразу все, что может, тоже не научилась.

А в поцелуях Су я почувствовал ее восхищение мной.

– Я люблю тебя!

– А я тебя люблю.

Мы ушли на третий раз. Он вышел долгий, теплый, заботливый. Очень мирный какой-то. Словно два ребенка ходят по дому и один другому говорит: «Смотри, смотри, тут здорово. Нравится тебе?» А второй отвечает: «Нравится. И вон еще там посмотрим. Там тоже, наверное, здорово».

Когда очнулись, я ей говорю:

– Знаешь ли, Су, так, чтобы у твоего Седого Петуха три раза на протяжении сола случилось вот это… не происходило уже лет двадцать. Это чудо, Су.

– О, я вообще славлюсь действенным чудотворением, мой Седой… Ястреб!

– Как бы сказать по-вашему, по-научному. Ты вообще вся – чудо: от аромата волос до звука шагов. И это не режим функционирования, а свойство натуры.

– Надо же было такое завернуть…

– Вот я тебе еще важное хотел сказать…

И забыл, какое такое важное желал ей представить. Про Серебряный крест? Потом, потом. То, что у нас тут происходит с ней сейчас, разговоров про крест не требует. Она уже меня приняла, каков я есть, так зачем же…

– Кстати, поздравляю своего героя и кавалера с Серебряным крестом. До смерти рада за тебя.

– Спасибо.

– А ты мне про крест хотел…

– Нет!

Я вспомнил!

Но она мне сказать не дает.

– Улле, может, ты про это: сегодня мы до священника уже не доберемся, а завтра… завтра обязательно пойдем с ним договариваться насчет дня свадьбы. Ты какой бы хотел нам сол выбрать?

– А прямо завтрашний нельзя?

– Ну, как разговор пойдет. Я не против. И если у него нет очереди…

– Су, как в старину говорили: в любое время в любом месте.

Тут она как примется хохотать. И я с ней. Только не пойму, в чем дело.

– Улле, Седой мой… мудрый ворон! Они это в старину не про свадьбу…

– Вот и я не про свадьбу хотел. То есть про свадьбу, конечно, тоже, но еще и…

– Не про свадьбу?! Какое диво может быть важнее? Помнишь ли, я еще доктор наук, помимо того, что твоя грешная наложница? Как доктор я тебе сообщу: цивилизации создавались и рушились, великие философы и художники творили, армии ходили биться друг с другом насмерть, законники сочиняли правовые кодексы, ораторы витийствовали – и всё ради одного только: чтобы он и она могли спокойно пойти под венец. Остальное не столь важно. Разве только спасение души важнее брака, но брак-то – он ведь тоже перед Богом.

– Это как ватага Фродо ходила кольцо плавить, сражения, геройство, походы, а всё – ради того, чтобы Розочка Коттон в свое удовольствие вышла замуж за простого парня Сэма Скромби? Как в фильме.

Она усмехнулась.

– Если послать подальше целую галактику теоретических трудов по социальной истории, то – да. Чтобы Розочка Коттон. Она – главная! А ты мне почему-то сообщаешь: «Я не про свадьбу, не про свадьбу». Как так?

– А так. Второй же подарок еще не развернули!

– О! Да ты просто отключил мне основной инстинкт, Улле.

– Чего я тебе отключил? Оно, по-моему, прилично у тебя работает…

– Любопытство!

Вдруг я чувствую: моя пламенная возлюбленная начала легонько озоровать. Даже не глядя в ту сторону. Как-то лукаво она начала. У нас же тут разговор. И притом…

– Су, я… я… все равно больше сегодня не смогу. Такого не бывает. Абсолютно.

– Ты о чем?

– Я о твоей руке, которая недавно гладила меня по животу, а потом перешла чуть ниже. Напрасно это она.

– Почему?

– Во-первых, я выжат, и только завтра… А во-вторых, второй подарок…

Она не перестает озоровать, но на лице строит такое недоумение:

– Да я разве что? Так, легкая ласка… не о чем беспокоиться.

– Ладно… Ладно, я понял.

Тянусь за второй коробочкой. Так тянусь, чтобы вроде было видно: я уже немного подальше лежу, рука до меня не доберется; а с другой стороны, ласка-то приятная, я и оставляю ей шанс все-таки добраться, если Су капельку придвинется.

Она, понятно, капельку придвинулась. И смотрит на меня очень-очень внимательно, будто бы рука у нее живёт отдельно от головы.

Ладно же!

– Су, ты когда-то писала, что настоящие живые марсиане могли сохраниться на нижних и… сверхнижних уровнях бункеров… в небольшом количестве. Радуйся! Твоя теория правильная.

– Говори, говори, мне нравится твой голос…

Вот женщины! Такое у них устройство от Бога: сами до конца не поймут, когда разговаривают с тобой серьезно, а когда – нет. И если даже поймут, то потом обязательно все наизнанку переиначат.

– Ты давай серьезно… немного. Я же старался, Су. В бункере «Берроуз» на нижнем уровне есть кислород. Много кислорода. Значит, кто-то его там намолил себе, верно? И вот тебе в коробочке – киберпереходник с накопителем информации… там такая… галерея… такая хроника… Су…

– Я, Улле, очень хорошо понимаю, какие ты серьезные вещи говоришь. И второй твой подарок – сумасшедший, и я ему рада. Но вот зачем мы тут слова льем и льем, когда…

– Су, мне трудно…

– Я знаю.

– Су, мне вот очень трудно…

– Да-да-да.

– Я же не смогу!

– Ну… просто пообнимаемся-а. И… поцелуемся-а…

– Су, там внизу целая каменная галерея! Это хроника про то, как группа марсиан спряталась глубоко внизу до лучших времен. Мы же можем их добыть… достать… вытянуть… то есть вынуть… оттуда…

– Ах, Улле, я обещаю всё-всё-всё выслушать с таким вниманием… с полным… с таким… высоким… с крепким… вниманием. Ох. Честно. Я всё понимаю. Это открытие, величайшее, Улле. Может, самое великое за всю историю человечества. Будет экспедиция, обязательно! Но марсиане… еще малость… да… еще… так… еще… еще малость… подождут, а моя простыня – нет. Она раскалилась!

– Су… я…

– Да-а? – сейчас же откликнулась она с какой-то вызывающей готовностью.

– Твоя рука… та, про которую я говорил, что она напрасно гладила меня по животу, а потом чуть-чуть ниже…

– И чем же провинилась моя рука-а-а?.. Она же была тиха-а-а?

– Э… не совсем.

– О-о! Да она преступница-а-а… Я ее накажу-у…