Джо Аберкромби - Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны

Она тихонько положила руку на его покрытую шрамами ладонь — на подлокотнике Черного престола, — и глаза Атиля приковало к ее лицу.

— Моя сокровенная мечта — исполнить обещанное.

Мать Гундринг придвинулась и приглушенно произнесла:

— Верховный король неоднократно предлагал Лайтлин замужество. Он воспримет это крайне неодобри…

Атиль не взглянул на нее. Его голос грубо проскрежетал:

— Наша помолвка опередила сватовство Верховного короля на двадцать лет.

— Но только сегодня праматерь Вексен прислала нового орла, чтобы…

— Кто сидит на Черном престоле — я или праматерь Вексен? — Атиль, наконец, обратил горящий взор на служительницу.

— Вы, — свой взор мать Гундринг устремила к полу. Мудрый служитель убеждает, льстит, советует, спорит — и подчиняется.

— Тогда отошлите птицу праматери Вексен назад с приглашением на нашу свадьбу! — Атиль перевернул кисть и теперь держал руку матери в своей мозолистой ладони, стесавшейся по форме скоблильного бруска. — Ты наденешь ключ от моей казны, Лайтлин, и станешь управлять делами, к которым проявила столько способностей.

— С радостью, — ответила мать. — А мой сын?

Король Атиль долго глядел на Ярви. А потом кивнул.

— Он снова станет учеником матери Гундринг, как прежде. — Так король единым махом показал себя перед всеми одновременно и милостивым, и непреклонным.

Ярви только сейчас выдохнул.

— У Гетланда появился достойный гордости государь, — произнес он. — Я поблагодарю Матерь Море за то, что извергла вас из пучины.

И он встал и проследовал к дверям дорогой Гром-гиль-Горма. В ответ на оскорбления, ропот и глум он улыбался и вместо того, чтобы по-старому прятать высохшую руку в рукаве, горделиво ею помахивал. По сравнению с рабскими загонами Вульсгарда, секущим кнутом Тригга, холодом и голодом нетореных льдов сносить придурочные издевки оказалось не так уж и трудно.

С некоторой помощью обеих матерей, вне всякого сомнения имевшей свои причины, Ярви вышел из Зала Богов живым. Снова калекой-изгоем, обреченным на Общину служителей. Там его и место.

Он завершил полный круг. Но уходя, был мальчишкой, а возвратился назад мужчиной.

Мертвые лежали на холодных плитах в холодном подскальном подвале. Ярви не хотелось их считать. Хватает. Вот каким было их число. Урожай его заботливо взращенных планов. Итог опрометчиво данной клятвы. Лиц нет, лишь бугрятся саваны на носах, подбородках, ступнях. Нанятых матерью головорезов никак не отличить от благородных гетландских воинов. Пожалуй, там, за Последней дверью, разницы и не было.

Однако тело Джойда Ярви признал. Тело друга. Одновесельника. Человека, пробивавшего перед ним тропы в снегу. Чей мягкий голос успокаивал и повторял: «один раз — один взмах», когда Ярви скулил, повиснув на весле. Того, кто принял бой друга как свой, хоть и не был бойцом. Признал, поскольку именно тут стояла Сумаэль и опиралась о плиту стиснутыми кулаками. Трепетное пламя единственной свечи озаряло сбоку ее смуглое лицо.

— Твоя мать подыскала мне место на судне, — сказала она, не поднимая глаз, с непривычной для себя мягкостью.

— Хорошие штурманы всегда при деле, — ответил Ярви. Ведали боги, ему не помешал бы кто-то, указывавший верный путь.

— С первой зорькой мы уходим в Скегенхаус, а потом — дальше.

— Домой? — спросил он.

Сумаэль закрыла глаза и кивнула, слегка улыбнувшись уголочком щербатого рта.

— Домой.

В их первую встречу девушка не показалась ему миловидной, но сейчас — она была истинно прекрасной. Красива настолько, что не было сил отвернуться.

— Послушай, а ты не думала… остаться? — Ярви возненавидел себя за один лишь вопрос. За то, что заставляет отказаться ее саму. Ведь он все равно принадлежит Общине. Ему нечего ей дать. И тело Джойда лежало меж ними — преграда, которую не пересечь.

— Мне надо отсюда уехать, — вымолвила она. — Я даже не помню, кем была.

Он мог бы сказать о себе то же самое.

— На самом деле важно одно — кто ты сейчас.

— И кто я сейчас, едва ли я знаю. К тому же Джойд вынес меня из снегов. — Ее рука судорожно дернулась к савану, но, к большому облегчению Ярви, она не стала снимать покров. — Самое малое, что я могу сделать, — унести его прах отсюда. В его родную деревню. Быть может, даже испить из того колодца. За нас обоих. — Она сглотнула, и по непонятной причине Ярви почувствовал, как внутри него нарастает холодная злость. — С чего б не попробовать самой вкусной воды на всем…

— Он решил остаться сам, — перебил Ярви.

Не поднимая глаз, Сумаэль кивнула.

— Все сами решили.

— Я его не заставлял.

— Нет.

— Ты могла уйти и его забрать, если б сопротивлялась сильнее.

Вот теперь она подняла глаза, но вместо заслуженного гнева в них застыла лишь доля ее собственной вины за случившееся.

— Правда твоя. Мне придется нести этот груз.

Ярви отвел взор, и внезапно его глаза налились слезами. Ряд совершенных поступков и принятых решений, в котором каждое порознь казалось наименьшим злом, каким-то образом загнал его сюда. Станет ли содеянное наибольшим благом хоть для кого-нибудь?

— Ты не возненавидела меня? — прошептал он.

— Я потеряла одного друга и не собираюсь отталкивать от себя другого. — И мягко положила ладонь на его плечо. — Мне не шибко с руки заводить новых друзей.

Он прижал свою ладонь поверх ее, не желая отпускать. Странно, что обычно невдомек, насколько ты в чем-то нуждаешься, пока ты этого не лишился.

— Ты меня не винишь? — прошептал он.

— С чего бы? — Она стиснула его еще раз, на прощание, а потом отпустила. — Ты уж лучше как-нибудь сам.

— Здорово, что ты пришел, — сказал Ярви. — У меня стремительно кончаются друзья.

— С удовольствием во всем поучаствую, — сказал Ральф. — Ради тебя и Анкрана. Я крепко не любил тощагу, пока тот заведовал припасами. А вот под конец, да, подоттаял. — Он ухмыльнулся, изогнулся длинный шов над бровью. — К некоторым привязаться — раз плюнуть, но те, с кем долго сходишься, дольше всех с тобой и останутся. Пойдем прикупим рабов?

И ропот, и хрип, и звон оков звучали со всех сторон, пока товар поднимали на ноги для осмотра. В каждой паре глаз читалась своя смесь стыда и страха, надежды и безнадежности, и Ярви нет-нет, а потирал шрамики на горле, где прежде сидел его собственный ошейник. Смрадная вонь заведения обволакивала его воспоминаниями, которые стоило б забыть навсегда. Невероятно, насколько быстро он снова привык к вольному воздуху.

— Принц Ярви! — Из темноты задворок к ним семенил содержатель лавки — крупный мужчина с бледным, опухшим лицом, смутно знакомым. Один из вереницы скорбящих, тех, кто стелился перед Ярви, когда отца клали в курган. Сейчас ему снова выпадет возможность попресмыкаться.