Джо Аберкромби - Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны

— Все будет хорошо, — сказала Сафрит, похлопав ее по колену. — Вот увидишь.

— Спасибо, — прошептала Колючка, яростно вытирая слезы.

И принялась запихивать холодную похлебку в рот, жадно облизывая пальцы.

Ей показалось, как сверкнули во тьме глаза Бранда, и он отпихнул в сторону Одду — тот мяукнул, как котенок, в беспокойном сне, а потом откатился в сторону. К тому времени Колючка была бы счастлива уснуть даже среди трупов, поэтому она обвалилась на землю, все еще сохранявшую тепло Брандова тела, как была, в сапогах.

И она уже почти уснула, когда Скифр подошла и ласково подоткнула под нее одеяло.

Дальше потянулась нескончаемая череда одинаковых дней: весло в руках, скрип обшивки, вода плещется о борта «Южного Ветра», зубы стиснуты, налегаем на весло, Ральф, прищурившись, смотрит на реку, они идут вверх по течению, отец Ярви стоит, заложив руки за спину, покалеченная рука стиснута в здоровой, Колл донимает всех вопросами, Сафрит ругается, у костра травят байки, на покрытых шрамами лицах играют отблески огня, Скифр бормочет, отдавая приказы, звон, ворчание и стук — Колючка тренируется, а он, Бранд, медленно засыпает.

Не сказать, чтоб он стал лучше к ней относиться, нет. Но его восхищало, как она держится. Что дерется, несмотря на то что шансов победить нет, что встает всякий раз после того, как ее укладывают на землю. Это и есть мужество. Вот бы ему такое.

Время от времени они приставали у деревенек, в которых люди жили сами по себе, ни под чьей рукой. Крытые дерном хижины рыбаков в излучинах реки, плетеные шалаши пастухов, ютившихся там со своей скотиной, в тени деревьев молчаливого леса — по сравнению с ними их с Рин халупа казалась натуральным дворцом. Воспоминания вызывали острую тоску по дому, и Бранд стыдился того, что совсем размяк. Отец Ярви выторговывал у местных молоко, эль и живых, мекающих коз, и говорил он на всех языках звериных и человеческих, а вот улыбок он им не выменял. Ибо улыбку — ее не купишь, а их сюда, на берега Священной, как-то не завезли.

Иногда попадались навстречу корабли, идущие на север, и на одних команда смотрела сурово и настороженно, а с других их окликали, обмениваясь осторожными приветствиями. Но всех их Ральф провожал внимательным взглядом и не отпускал глазами до тех пор, пока чужой корабль не скрывался вдали. И не выпускал при этом из руки свой черный снаряженный лук — здоровенную такую штуковину чуть ли не в рост человека величиной, сделанную из острых рогов какого-то зверя, которого Бранд никогда не видел и, признаться, не горел желанием встретить.

— А они вроде с нами по-доброму… — заметил он после того, как они разминулись с кораблем, команда которого не смотрела волком.

— Стрела, выпущенная с улыбкой, убьет тебя так же само, — отрезал Ральф, опуская свой гигантский лук на палубу рядом с рулевым веслом. — Некоторые ладьи возвращаются домой с добычей, а некоторые — пустыми, и им бы очень пригодилось разграбить, к примеру, на обратном пути груженный товаром корабль, а парочку молодых красивых ребят, что сидят на задних веслах, продать в рабство.

Колючка дернула головой в сторону Бранда:

— Они только одного молодого красивого на этом корабле найдут.

— Ты б тож ничего была, если б не хмурилась, — заметил Ральф.

Колючка в ответ нахмурилась и скривилась так, что страшно смотреть стало, — впрочем, того она и добивалась.

— Верно, это из-за служительского знака на носу — боязно им соваться, — сказал Бранд, засовывая свой топор обратно к рундуку.

Колючка фыркнула, вдвигая меч в ножны:

— Думаю, это из-за того, что мы при оружии.

— Точно, — согласился Ральф. — Даже законопослушные люди подчас забывают о своей законопослушности, оказываясь в пустошах, где закона нет. Общину уважают не во всякой земле. А вот сталь — во всякой. А хороший у тебя меч, Колючка.

— Отцовский.

И, подумав с мгновение, она передала меч кормчему.

— Видать, славный был воин.

— Избранный Щит, — сказала Колючка, раздуваясь от гордости. — Это из-за него я в воины пошла.

Ральф одобрительно оглядел клинок, за которым, судя по виду, отлично ухаживали, а потом мрачно глянул на навершие — бесформенный кусок железа, неопрятный и непонятно зачем туда приваренный.

— Это ж не родное навершие, я правильно понимаю?

Колючка отвернулась и долго смотрела на проплывающий за бортом густой лес. На скулах ходили желваки.

— У него получше было, да. Но сейчас оно висит на цепи Гром-гиль-Горма.

Брови Ральфа поползли вверх, повисло неловкое молчание. Потом он отдал меч.

— Ну а у тебя, Бранд, как? Отец тоже воевал?

Бранд отвернулся к другому берегу и долго смотрел на цаплю, которая вышагивала по мелководью.

— Ну, по морде мог дать, ага.

Ральф громко выдохнул и покашлял: понял, мол, проехали.

— Ну, за весла, ребяты!

Колючка сплюнула за борт, налегая на весло:

— Как же меня это задрало… клянусь, вернемся в Торлбю — за весло больше не сяду, хоть режьте меня.

— Один мудрый человек как-то посоветовал мне: один раз — один взмах.

Отец Ярви оказался как раз за их спинами. Сидеть на кормовом весле — дело малоприятное, а самое неприятное — это что никогда не знаешь, кто тебе через плечо заглянет.

— А вы большой знаток этого дела, как я погляжу… — пробормотала Колючка.

— Еще бы! — И Ральф наподдал ногой по ее веслу, и она аж подскочила на скамье. — Молись, чтоб тебе никогда не пришлось стать таким знатоком, как он!

— Да оставь ее в покое, — и отец Ярви улыбнулся, потирая свое иссохшее запястье. — Трудно быть Колючкой Бату. А дальше будет еще труднее.

Священная сузилась, и лес тесно обступил их с обеих сторон. Деревья стали выше и старше, и в медленно текущей воде полоскались извитые корни, а над головами тянулись кривые уродливые ветки. Так что пока Скифр гонялась за Колючкой с веслом, остальные свернули парус и убрали мачту, уложив ее между рундуками на козлы. Коллу не на что стало влезать, поэтому он принялся вырезать на ручке ножа. Бранд ожидал увидеть какие-то детские потуги на художество, но с удивлением обнаружил фигурки зверей, растений и воинов, переплетенные в сложном узоре.

— У твоего сына талант, — сказал он Сафрит, когда та притащила воду.

— И не один, — согласилась она, — но он слишком непостоянен. То одно его занимает, то другое.

— А почему ее назвали Священной? — проворчал Колл, забросив резьбу и уставившись на реку, нож он небрежно крутил между пальцев, тут же позабыв о недавнем занятии. Видать, матушка его знала, о чем говорила. — Ничего особо священного я в ней не вижу.

— Слыхал я, что на ней — особая благодать Единого Бога, — просипел Доздувой.

Одда заломил бровь, обведя рукой чащобу по обоим берегам: