Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— Это вряд ли, — правое колено Павлова чуть согнулось, сокращая путь руки к голенищу.

— Не глупи, — положил я большой палец на хлястик ножен.

— Держу его, — взяла Ольга «Бизон» наизготовку и медленно двинулась влево, обходя капот разделяющего нас броневика.

— Решим проблему без шума. Мы ведь не хотим гостей? Лейтенант, — снова попытался я принудить строптивого легионера к капитуляции, — ты не в том положении, чтобы ерепениться. Тебе не выйти живым из этой схватки, — пальцы освободили кинжал и легли на шершавую рукоять.

— Так чего же ты ждёшь? — правое колено Павлова продолжало сгибаться. — Ража?

Сукин сын. И как он догадался? Задуматься над этим вопросом подольше я не сумел. Лейтенант резко припал к земле и, не поднимаясь, рванул на меня. Да так быстро, что выхваченный мною из ножен клинок едва успел отразить удар. Короткое чёрное лезвие засапожника, метящее мне в живот, скользнуло по режущей кромке и выбило искру из гарды. Павлов налету перехватил нож обратным хватом и попытался пробить в печень, одновременно схватив левой рукой мою правую ногу под коленом, отчего я потерял равновесие и вынужден был пятиться, даже не помышляя о нападении. Руки лейтенанта работали настолько чётко и быстро, что моих усилий хватало только на оборону. Лезвие засапожника било, казалось, хаотично, но это была обманчивая хаотичность. Каждый раз как я парировал атаку, следующий удар шёл в максимально неудобное для защиты место. Свободная рука Павлова ни на секунду не оставалась без дела, отвлекая моё внимание, атакуя и блокируя редкие контрвыпады. Сталь мелькала перед глазами как в адском калейдоскопе. Лезвие засапожника обожгло мне скулу, распороло рукав, чиркнуло по жилету. Такой агрессии я не ожидал. Легко показывать высший пилотаж, когда сам диктуешь ход боя. Но когда противника не испугать, не обескуражить, не взять «на классе» — о, тогда всё протекает куда как менее приятно. С каждой следующей секундой я чувствовал, что теряю контроль. Атаки лейтенанта всё чаще находили бреши в обороне, ещё не фатальные, но приглушённая адреналином боль уже давала знать о не менее чем пяти порезах. А раж всё не приходил. Мышцы ныли, работая на пределе возможностей, быстро накапливающаяся усталость притупляла реакцию. А раж всё не приходил. За мельканием рук и стали я видел собственное отражение в очках лейтенанта, и там, в этом отражении... Там был страх. Никогда прежде я не испытывал страха, сходясь нож на нож. Никогда ещё я не ощущал близость поражения так явно и пугающе отчётливо. А сучий раж... Острая боль прожгла левое бедро. Я бы заорал, но на это банально не было времени. Его не было ни на что, кроме отражения бесконечной серии атак, становящейся, казалось, только быстрее с каждым ударом. И тут мир поплыл. Дорогой ты мой!!! Ну здравствуй! Атаки Павлова резко потеряли в скорости, будто его в воду опустили. Без труда отразив две из них, я, на чистых рефлексах, вогнал клинок лейтенанту в правое предплечье, ближе к локтю, и рванул на себя. Лезвие пошло к запястью, промеж локтевой и лучевой костей, вспарывая мышцы. Пальцам стало тепло от льющейся сверху крови. Каменное до сих пор лицо лейтенанта дрогнуло, брови приподнялись, челюсть осела, будто рвущийся наружу крик вот-вот найдёт себе дорогу. Но вместо этого, Павлов лишь разжал правую кисть и перехватил выпавший нож левой рукой. Но медленно. Уже слишком медленно. Удар остриём в запястье парализовал пальцы и левой кисти. Чёрный засапожник с окровавленным шнуром на рукояти полетел на пол. Я поднялся, только сейчас осознав, что провёл весь бой, стоя на коленях. Павлов тоже встал, прижимая к груди распоротую повдоль руку.

— Дотерпел, — ощерился он, едва держась на ногах. — Ну... Как насчёт переговоров?

Я хотел ответить, правда, хотел. Я был бы рад уладить всё словами. Но раж был иного мнения о продолжении этого диалога. Сам того не осознавая, я перебросил кинжал в левую руку и, не встречая никакого сопротивления, всадил клинок лейтенанту за челюсть. Резкий рывок на себя оставил в шее Павлова широкую плюющуюся кровью рану. Лейтенант отступил на шаг, пытаясь закрыть фонтанирующую дыру не слушающимися пальцами, пошатнулся и упал.

— Теряешь форму, — опустила Оля «Бизон» и невинно пожала плечами, глядя, как алая лужа расползается под ещё подрагивающей головой: — Ты сам сказал, что решишь всё без шума. Это я заберу, — присела она и сняла с лейтенанта очки. — Не возражаешь?

— Соль есть?

— А, новый трофей. Есть. Но сначала надо будет перевязать тебя.

— Только ногу. Остальное — ерунда.

— Не геройствуй, — пошла Ольга за аптечкой. — Этот солдафон тебя здорово отделал.

— Времени нет.

— Хотя бы обработаю. Золотом ведь гангрену не излечишь. Садись, — стукнула она ладошкой по бочке. — Как самочувствие?

— Говённо, — скинул я жилет и рубашку. — А это что? — заметил я в Олиной руке белую пластиковую херовину угрожающей наружности.

— Кожный степлер, не дёргайся, — брызнула она спиртом на порезанное плечо и на рабочую поверхность диковинного инструмента, после чего ловко захреначила четыре скобы, стянувших края раны.

— Железки? Снимать как?

— Антистеплером. Знаешь, — перешла Оля к следующему порезу, — я до последнего думала, что ты его не убьёшь.

— Как видишь, твоя ставка не сыграла.

— Я не сомневалась в твоей победе, но... Мне казалось, между вами что-то есть.

— Прости за обманутые ожидания.

— Как же родственные чувства? Что ни говори, а он тебе практически брат.

— Ну, херово быть моим братом, наверное.

— Жалеешь, что убил?

Я приподнял Олино личико за подбородок и заглянул в глаза:

— К чему этот разговор, а? Ты ему ногти вырвать предлагала. С чего вдруг теперь такие сантименты? Дай-ка угадаю. Не хочешь, чтобы я поступил с тобой также. Да? Мол, смотри, Кол, это же Павлов там лежит в луже крови, лежит и не дышит, совсем мёртвый. Вспоминай-вспоминай, Кол. Да, вспоминай, раз уж про золото всё знаешь. Вспоминай, что этот дохлый мужик был тебе не так уж противен, что с ним можно было говорить, и где-то даже полагаться на него. Он не был мразью, и дураком не был. Из него вышел бы толк. Но он мёртв, Кол, ты убил его и тебе от этого не по себе. Плохой, плохой Кол, не делай так больше. И ты права, чёрт подери. Но знаешь что, похоже, мне нравится чувство утраты. Оно придаёт жизни остроту. А теперь, если ты закончила, будь добра, принеси соль.

Я за свою трудовую жизнь отчекрыжил много пальцев. Не помню сколько точно, но это не от того, что мне память отшибло, а от того, что сбился со счёта. А режу я их далеко не каждому встречному-поперечному. Чтобы попасть в мою коллекцию недостаточно просто оказаться у меня на пути. Нет, это не так работает. Кандидаты проходят строгий отбор. Нужно что-то из себя представлять, дабы стать экспонатом, нужно мне чем-то запомниться. У кого-то есть яркая история, над которой можно взгрустнуть или посмеяться. У других — внушительный послужной список. У третьих — дар осложнять мне жизнь сильнее прочих. Но лейтенант... Лейтенант будет стоять в моей коллекции особняком. На почётном месте.