Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— Вы как, друзья? — поинтересовался я самочувствием подохуевшей публики, когда Оля, наконец, застегнула на себе комбинезон. — Всё нормально? И не спешите менять бельё, мы ещё вернёмся.

Один из караульных, не проронив ни звука, потянул за ручку громоздкого запирающего устройства, и герметичная, похожая на корабельную, дверь со скрежетом отворилась.

Мы с Ольгой поочерёдно переступили высокий порог и очутились в царстве белоснежного кафеля. Дверь за нашими спинами, немедля закрывшись, восстановила герметичность. Небольшое квадратное помещение, со сторонами метра в три, было разделено прозрачной перегородкой, вероятно, из толстого стекла. В нашей половине стояли четыре стула, белые, как и всё, кроме нас. Противоположная половина была совершенно пуста, если не считать вторую дверь — без порога — в боковой стене, сливных отверстий в полу, вытяжек и динамиков под потолком, как и у нас.

— Похоже на операционную, — заметила Оля.

— Ага. А ты знаешь на кого похожа? — развеселила меня неожиданно родившаяся в голове аналогия.

Оля сделала лицо, а-ля «Боже мой, дай угадаю»:

— На цыплёнка?

— Нет.

— Тогда сдаюсь. Говори.

— На покойника в химзащите.

— Ладно. Теперь я, видимо, должна спросить — почему на покойника? Хорошо. Почему на покойника?

— Потому что без противогаза! Ха!

— Знаешь, шутник из тебя так себе.

— А вот и нет. Просто, у тебя туго с чувством юмора.

— Как скажешь.

— Нет, правда, чего ты вечно такая смурная? Хочешь, мужика тебе найдём? Вон, — кивнул я на дверь, — там очередь из желающих поднять тебе настроение.

— Спасибо за заботу, — ответила она, и мне показалось, что в этих словах просквозила обида.

— А что не так?

— Знаешь, Кол...

Но Олину отповедь на взлёте сшиб скрежет отпираемых запоров, транслируемый на нашу половину через динамики.

Дверь за стеклом отворилась, и в комнату въехал человек на коляске. Въехал сам, без посторонней помощи, при этом ни руки, ни ноги у него не двигались. Видимо коляска была непростая, даже без учёта того, что снизу у неё крепились два баллона, похожих на газовые, а справа, позади спинки, торчал штатив с капельницей. Сидящий на коляске человек был одет в красный домашний халат, ноги его были укрыты клетчатым пледом, а лицо — маской, от которой к баллонам тянулся гибкий шланг. Седые давно не стриженые волосы падали на костлявые плечи. Человек был очень стар. Или так казалось, из-за его болезни? А уж в том, что он болен, сомневаться не приходилось. Хоть человек и старался держаться ровно, было заметно, что это даётся ему с трудом. Проехав в центр своей половины, он развернул коляску к нам и снял маску.

Мы с Ольгой переглянулись, и я решил взять слово первым:

— Так это вы Чабан?

Человек поморщился и указал дрожащим пальцем вверх:

— Чуть потише. Здесь чувствительные микрофоны. И да, я именно тот, с кем вы должны были встретиться. Прошу, — сделал он жест рукой в нашу сторону, — присаживайтесь, мне так будет удобнее.

Он улыбнулся стариковской улыбкой, и паутина морщин окутала его серые глаза. Лицо Чабана напоминало карандашный рисунок — сухое, с тонкими острыми чертами и выдающимся далеко вперёд носом, но отчего-то оно не казалось отталкивающим или угрожающим, как большинство подобных физиономий. Наоборот — при взгляде на него хотелось завязать разговор.

— Я представлял вас...

— Несколько иначе, — закончил за меня Чабан, понимающе кивая. — Да, лет пять назад ваши ожидания бы оправдались. Но не сейчас, увы. А вот я представлял вас себе именно так. Благо, в ваших описаниях недостатка нет.

— Полагаю, — взяла слово Ольга, — наиболее свежие описания вы получили от двух наших отбившихся товарищей.

Чабан усмехнулся и, закашлявшись, поднёс маску к лицу, подышал, после чего вернул её на колени:

— Не думаю, что мне пришло бы в голову назвать этих молодых людей вашими товарищами. Но да, мы с ними говорили о вас. Они не были уверены, что вы появитесь в городе вместе, но предполагали, что найдёте друг друга здесь. Один из них — Станислав, кажется — был не слишком доволен такой перспективой и корил второго за... Как же он выразился? Соплежуйство. Да, за соплежуйство. Как мне показалось, он желает вам смерти, обоим.

— Пустое, — отмахнулся я. — Он всем желает смерти, это нормально.

— Вот как? — снова улыбнулся Чабан, и его глаза, выглядящее удивительно молодыми на этом морщинистом лице, весело заблестели. — Вижу, вам повезло с... товарищами.

— Редко кому выпадает удача знаться с такими замечательными людьми, — согласился я.

— Давайте ближе к делу, — влезла в нашу приятную беседу Ольга со своим занудством. — Чего вы от нас хотите?

— Того, — развёл Чабан руками, — что вы лучше всего умеете.

— И кого нужно убить?

— Вы не из тех, что ходят вокруг да около, верно?

— Я бы поддержала светский разговор, но время поджимает.

— Понимаю. Однако, здесь понадобится небольшое предисловие, потому как дело весьма деликатное.

— Деликатность — наше второе имя, — заверил я.

— Охотно верю, и всё же... Поговорим вначале о награде. Да? Ведь все любят награды, — засмеялся Чабан, из-за чего ему вновь пришлось приложиться к маске. — Эх... Ваши товарищи... Они пришли ко мне в поисках рации. Вероятно, им требовалось связаться с кем-то, очень-очень сильно требовалось. Я предоставил им такую возможность. А позже они изъявили желание забрать рацию с собой. «Не проблема» — сказал я. Да... И в качестве оплаты предложил им то же, что предложу вам. Но они отказались. И обсуждение причин их отказа привело наш с ними разговор к вашим без сомнения выдающимся персонам. Не стану лукавить, меня это сильно заинтересовало. До меня и раньше доходили слухи о качестве вашей работы. Подобная преданность своему ремеслу достойна уважения. Хотя, судя по славе, что летит впереди вас, это, скорее, искусство.

— Безумно приятно встретить настоящего ценителя, — чуть привстал я, дабы засвидетельствовать своё уважение к столь редкому нынче дару видеть прекрасное в, казалось бы, обыденном. — Знаете, я не падок на лесть, но ваши слова меня тронули. Что? — поймал я осуждающий Олин взгляд. — Ничуть не вру. Мужик знает толк в искусстве.

— Это правда, — согласился Чабан. — И я считаю, что искусство убивать ничуть не ниже, чем живопись или музыка. Что касается конкретно вашего творчества, то больше всего меня впечатлили семейные убийства. Та резня в доме муромского полицая... По заказу?

— Нет, что вы. Это для души.

— О. Именно так и рождаются настоящие шедевры. Неправда ли?

— Безусловно.

— Может, я пойду? — не преминула Ольга капнуть своей желчи в наш медовый бочонок. — А вы пока друг другу отсосёте.

— Не обижайтесь, — поспешил я сгладить резкость своей спесивой протеже. — Она сегодня не в духе, только одного довела до оргазма.