Даниэль Дакар - Легионер

— Вы что-нибудь понимаете, Рой? — выговорил, наконец, Рэнсон. Плотный лист распечатки в его пальцах быстро превращался в множество мелких неровных клочков, усыпающих стол.

— Нет, — поморщился Бертуччи. — Однако сдается мне, это было предупреждение. Или даже угроза. И к ней стоит прислушаться. Просто так эти господа не говорят и не делают ничего. Но в чём причина…

Не отвечая, Мигель Рэнсон прикоснулся к сенсору, и на развернувшемся в воздухе дисплее возникла погруженная в полумрак палата. Не лишняя предосторожность: глаза Ланы Дитц ещё недостаточно адаптировались к новым возможностям, и яркий свет был ей пока что противопоказан. Как и громкие звуки, поэтому сидящие у постели Конрад Дитц, Джеймс Рипли и Тим Стефанидес говорили шёпотом.

Бертуччи прислушался. Ну, точно: вспоминают тот полугодовой давности случай, когда Тим и Лана отправились на очередную "прогулку" на предмет проверить себя на умение выживать — и попали в кирталь.

Тихонько похохатывающий Рипли в очередной раз выражал благодарность за возможность провести внеплановые учения… что ж, сейчас и посмеяться не грех. Тогда-то было не до смеха, кирталь — та еще пакость, хорошо хоть, редко случается…

Кирталем на Алайе называли вызванный затяжными дождями в горах сход селевых потоков, сопровождающийся мощными грозовыми фронтами, напрочь глушащими любую связь. Что уж говорить о слабеньких чипах, вживленных под кожу этой развеселой парочки? Бертуччи тогда вылетел в составе одной из поисковых групп, молниеносно организованных майором Рипли. И впечатлений хватило на всю оставшуюся жизнь.

Тяжелый коптер швыряло так, словно он был детской игрушкой: атмосфера разгулялась не на шутку. Район поиска был известен весьма приблизительно — спрогнозировать, куда занесло Тима и Лану, не мог даже Конрад. Карта?! Какая, к поганым крысам, карта там, где прошёл кирталь?!

Горы… долины… безжизненный, искореженный стихией пейзаж… и вдруг: вышка! Сторожевая вышка на краю давненько заброшенного, а теперь погребенного под мутной, жутковатой смесью глины, камней и воды карьера. Когда-то здесь брали знаменитый на всю Галактику алайский углерод, идеальный компонент брони… да, вышка. И две вполне живые фигурки на ней.

Рой удовлетворенно усмехнулся: хороши тогда были оба! Грязные, как крысы… уже сухие — на то и солнце… перемазанные кровью — хвала Баст, далеко не везде своей. Хотя как они ухитрились всего-то с парой ножей на двоих завалить здоровенного хряка, потомка одичавших свиней, драпанувшего от разгулявшейся стихии, и затащить тушу на вышку, доктор Бертуччи не знал до сих пор. Опасался спрашивать. Нервы свои, не дядины.

Если уж на то пошло — с одним ножом. Второй пал смертью храбрых в процессе ликвидации проволочного заграждения, натянутого между вышками. Молодцы, что уж там: останься проволока на месте, снесло бы и её, и вышки. Не обезумевшим зверьем, так селем. За компанию.

И ведь успели же! И проволоку срубили — а напыление на клинках на что?! — и хряка подрезали. Рой даже не спрашивал — и сейчас не имел ни малейшего понятия — чья это была идея: пересидеть на верхотуре, а не пытаться убежать. Но когда торжествующе оскалившийся пилот подвел коптер к покосившейся вышке, Лана и Тим были в полном порядке.

Несколько обезвоженные — свиная кровь, все-таки, не вода — но сытые. Сырое мясо?! Баст, какие мелочи!

Обожженные солнцем, почти голые, израненные (и, кстати, довольно толково перевязанные ошметками одежды), но живые. И в ушах Роя Бертуччи до сих пор при одном воспоминании гремел восторженный рёв Дитца и Рипли: дети — да какие там дети! — справились!

— Идемте-ка, Рой, — голос Рэнсона был нарочито выверенным. — Надо поговорить с нашей пациенткой.

Участок коридора напротив входа в палату тоже был затемнен. Следовало избегать любых внешних раздражителей, к каковым причислялся и проникающий сквозь открытую дверь свет из коридора.

Хрупкая девчушка-медсестра, не сводившая глаз с установленных на низкой стойке мониторов, вскочила на ноги при виде начальства и тихонько отрапортовала:

— Всё в порядке, профессор. Показатели в пределах нормы, у пациентки посетители, наблюдается выброс эндорфинов…

— Потом, потом, — отмахнулся Рэнсон и вошел в палату. Бертуччи следовал за ним неслышной, но неотвязной тенью.

Внутри было ещё темнее, чем казалось при взгляде на дисплей. Возможно, это создавало определенные трудности для людей, к которым можно было причислить и Тима Стефанидеса. Но для Рэнсона скудное освещение отнюдь не являлось проблемой, и он едва сдержался, чтоб не поморщиться: выглядела Лана Дитц скверно.

По какому принципу выстраивал её организм очередность адаптации к новым параметрам, знал только он один, да, еще, возможно, Баст. В частности, шрамы и следы ожогов исчезли с кожи бесследно, но сама кожа ещё не подтянулась в соответствии с уплотнившимися мышцами. Да и цвет кожи… лежащая на высокой кровати девушка чем-то напоминала сейчас полураздавленную медузу.

Дети, к которым Зов пришёл вовремя, приходили в себя быстро, а тут, видимо, следовало сделать поправку на возраст. Да, Зов, Зов, и плевать на "гиксоса", Мигель Рэнсон не мог ошибиться! Но что же делать-то, а? Как минимум — не молчать. И он заговорил.

Несколько минут спустя Конрад Дитц вскочил на ноги, выматерился — от души и во весь голос — и тут же виновато умолк, увидев, как, зажимая руками уши, почти подскочила на кровати его дочь. Практически невидимый в темноте Рипли, такой же черный, как ладно сидящая на нем форма Галактического Легиона, зло оскалился, но заговорил предусмотрительно тихо:

— И что всё это означает?!

— Не знаю, — прошипел Бертуччи. — Никакой логики…

— Ну почему же? — хрипло рассмеялась Лана, и все обернулись к ней.

Рой вдруг виновато подумал, что, несмотря на многолетнее знакомство, до сих пор где-то на подкорке числит свою пациентку никчёмой. Вещью. Кем-то, кому по статусу не полагается понимать происходящее вокруг и реагировать на него.

— Всё логично, господа!

Она смотрела на собравшихся странным, чужим взглядом и говорила медленно, словно прислушивалась к чему-то, неслышному для остальных. Голос слегка просел — так мог бы говорить мужчина, пытающийся выжать из женских голосовых связок привычный тембр и интонацию.

— Любому устоявшемуся обществу нужны парии. Те, чьей участью матери пугают детишек: "Будешь плохо кушать — вырастешь никчёмой!". Да и вообще тенденция опасная.

— Ты думаешь… — подался вперед Дитц.

— А что тут думать? С каждым годом никчём рождается все больше. И все больше их выживает, и доживает до зрелости. В основном мужчин, конечно. Большинство женщин, я думаю, затрахивают до смерти ещё девчонками. Если Зов возможен в девять лет — то почему не в девятнадцать? Почему не в двадцать пять? Если смена зубов ни при чем — нас нельзя продавать и покупать, использовать в качестве живых макивар и стерилизовать, безнаказанно убивать и насиловать. Появись вдруг у никчём перспектива, кто их удержит?.. Мы ведь мрины. Неполноценные, да — но мрины. Это была угроза, джи Бертуччи, вы правы. Интересно, сколько таких "врачебных ошибок" уже "исправили" "гиксосы"?