Семён Афанасьев - Не та профессия-2

— Да согласен, чего уж там, — хмыкаю. — Мне старики тоже понравились. А кстати! Они ничего не выяснят обо мне из того списка, который им знать не положено? — не то чтоб меня это сильно волновало, но с тактикой в отношениях лучше определиться сейчас.

— Нет, у них своя дворня. — Отрезает Алтынай. — И после Площади, наши люди друг с другом почти не общаются. Всё же мы достаточно разные народы. Только подчёркнутая вежливость и никакого интереса в адрес друг друга. Ты этого просто не заметил. А что до Наместника… Знаешь, а ведь он очень хороший чиновник на своём месте, — она неожиданно возвращается к теме, с которой я уже переключился. — Это если убрать его текущее отношение к женщинам. Я оставила его вживых не ради него самого, а ради простого народа. Пусть у обычных людей будет хоть тень надежды на относительно справедливое управление. Что ни говори, а под этим Юсуфом город скорее расцвёл, чем пришёл в упадок.

— Ага, только те вещи, что творит иногда его стража, с его попустительства… — хмыкаю, не договаривая.

— Ты спросил, какие причины моего решения, — напоминает Алтынай. — Вот я насчитала четыре. Первую сказала. Вторая вытекает из твоего вопроса. Я, конечно, не знаю ничего о мужчинах, но думаю, что от баранов и быков они не сильно отличаются, — последние слова она говорит шёпотом, предварительно оглянувшись по сторонам. — Ты просто раньше не имел дела с животными-самцами, у которых отр е зали всё !..

— Бог миловал! — вздрагиваю, рефлекторно морщась от неприятных ассоциаций.

— Ну вот! После отрезания всего , самец-баран обычно становится смирным, послушным, перестаёт драться с окружающими и гораздо легче управляется чабаном! Или взять народы на западе; они то же самое, говорят, проделывают с быками. Вот эти быки, после отрезания всего , говорят, тянут повозки либо пахотные плуги дольше и лучше! — Алтынай в восхищении расписывает ожидающие только что покинутую нами провинцию перспективы ещё минуты две.

Затем обращает внимание на выражение моего лица, и снова суёт кулаком мне по рёбрам:

— Ну чего ты распереживался?!

— Да страшно стало, если честно. Какими кровожадными категориями, оказывается, могут мыслить маленькие девочки, стремясь ко всеобщему благу, — тихонько посмеиваюсь собственным мыслям.

— А это третья причина! — воодушевляется Алтынай. — Никому и никогда не призн а юсь, тебе скажу. Только никому ни слова!

— Могила, — хлопаю себя по губам тыльной частью ладони.

— Хотелось отомстить и помучить, — смущённо сознаётся Алтынай. — Знаешь, я же тогда на площади, когда к ним села за стол… у меня был один настрой в голове! А он, когда принялся меня масляным взглядом охаживать, как… ЗНАЕШЬ, КАК НЕПРИЯТНО?! Потом, в суде, этот судья. Ты просто не понимаешь! Он же поставлен, чтоб вершить справедливость! — эмоционально увлекается Алтынай и почти переходит на крик, но вовремя осекается.

— А справедливости у тамошнего судьи на всех не хватает, — индифферентно пожимаю плечами. — Видимо. Да?

— Она там и не ночевала! — хмуро роняет Алтынай. — Мы, когда с тремя стариками-пуштунами несколько самых верхних разбирательств из архива подняли… В общем, там сейчас собрание кадиев работает. — Она какое-то время молчит, потом говорит неожиданно прерывающимся голосом. — А когда эти стражники меня били, насмехались, знаешь, так страшно и унизительно было? Они в подробностях описывали, что со мной будет во Дворце. Я, конечно, понимаю, что могут делать, по взаимному согласию, взрослые муж и жена… Но делать такое достоянием всего дворца! Ещё и позволять подчинённым об этом судачить! В общем, я почувствовала, что мне будет мало, если он просто умрёт. Может, я и неправа, но я ещё маленькая. Как ты говоришь. Пусть помучается…

С её стороны начинают доноситься тщательно заглушаемые ею всхлипы, а я совершаю свой первый кавалерийский подвиг: свешиваюсь с седла и приобнимаю её за плечо.

Мысленно чертыхаясь и тщательно прислушиваясь к ощущениям: а не сползаю ли с седла непоправимо.

Она через какое-то время успокаивается и продолжает:

— Ну и четвёртый резон. Знаешь, лишать жизни вообще как-то неправильно, что ли… Наместник, конечно, скот. Но во многом он продукт своей, как ты говоришь, социальной среды. В первую очередь, сама среда не уважает женщин и не считает женщину за человека.

— Ну-у-у, это не только они! — замечаю, занимая нормальное положение и прекращая изображать каскадёра. — По Пашто Валлай, женщина вон и не наследует, если что.

— Да, — соглашается Алтынай. — Но с теми пашто, с которыми был конфликт лично у меня, разобрались сами пашто, причём их же каума. А тут, вроде как подчинённый родственника — и такой произвол.

— Слушай, а чего ты тогда головы полусотникам рубила?

— Если нельзя выполоть весь сорняк, надо хоть с какой-то частью справиться, — пожимает плечами Алтынай. — Это Актар так говорит. И потом, если мы с тобой в нашей провинции будем отделяться, отгадай, на какой основе будут начинать создавать отряды, чтоб нас «вернуть в лоно»?

— Ну не городская стража же? — с сомнением задумываюсь на неожиданную тему. — Хотя, если опереться не на кого больше, а меры принимать надо срочно… Как первый эшелон, сойдёт. Особенно если среди них были отставные военные. Но всё равно не логично! Наместник — очень толковый администратор. Его надо было рубить в первую очередь.

— То, как войска водит он, лучший подарок любому, на кого он отправится войной, — сердито ворчит Алтынай. — И потом, он же глава гражданской администрации. Я чуть знаю, как работает аппарат, поверь. Полусотники стражи — первые в очереди на поход к нам. Были.

— М-да уж. Видимо, так дети и взрослеют, — посмеиваюсь из своего седла.

— Знаешь, дело твоё, конечно, только есть один очень важный момент. Я не очень люблю выступать в роли учителя, точнее, вообще не люблю… но ты ещё очень маленькая. Сама согласилась только что. И мне бы очень не хотелось, чтоб ты делала досадные ошибки, которые в будущем могут стоить очень дорого.

— Ты сейчас о чём? — моментально отзывается Алтынай, выныривая из своих мыслей.

Сотня предсказуемо растянулась. Мы почти миновали ущелье Бамиан. Недавно обогнали тот самый караван, в котором (я уверен) едет и тот, кого мы ищем.

Мне стоило очень больших трудов убедить Актара не начинать «трясти» купцов прямо в ущелье. При всех его достоинствах, мыслит он достаточно шаблонно. И шаблоны эти, увы, никак не «информационного» века.

Если по-простому, у Актара отличные рефлексы сторожевого пса. Когда он думает, что видит цель, его эмоции заглушают в нём малейшие оттенки разума и воззвать к его уму снаружи бывает сложно.