Сергей Лукьяненко - Семь дней до Мегиддо

Сейчас я говорил с теми тысячами детей и подростков, что прошли сквозь Гнездо. И с самим собой — тоже.

— Ты могло что-то сделать? — спросил я. — Чем-то помочь? Даринке… всем им? Чтобы не было… такого?

Голос Гнезда почти стих, стал едва слышен. Нет, оно не могло помочь. Оно утешало, успокаивало, учило, развлекало, убаюкивало… Оно не могло помочь. Оно даже не могло дать больше сил тому, кто уже в нём. И мне не сможет снова помочь в полной мере. Призыв возможен лишь один раз. Теперь я не чужой, и, значит, не смогу получить ту силу, ту скорость, тот щит, что были со мной в первую схватку…

— Тогда просто не уходи, — сказал я. — И Дарине помогай, ладно?

Я оторвался от стены, вытер мокрое лицо.

И вдруг подумал, что мне впервые стало для чего жить.

Потому что живут, по большому-то счёту, не для того, чего можно достигнуть. Не для денег, власти, знаний, секса, даже не для любви. Живут для того, чего невозможно добиться.

Для того, чтобы парализованная девочка, лёжа в одиночестве в комнате под лестницей, чувствуя, как уходит болезнь — и одновременно часть её человеческой сущности, — не выкраивала из собственного комбинезона одежду для чудом не сгоревшей куклы.

Я не знаю, как можно бороться с теми, кто разобрал на кусочки Луну. Или с теми, кто сотни или тысячи лет скрытно жил среди людей.

Но я буду пытаться.

— Максим! Ну зачем ты встал?

Дарина стояла у дверей и тревожно смотрела на меня. Я почувствовал, что она спрашивает Гнездо — не о том, что я делал, она доверяла, — а о том, что я сейчас чувствую, не плохо ли мне.

И я попросил Гнездо соврать. Точнее, не говорить всей правды.

— Уже нормально, — сказал я. — Всё в порядке, я крепкий.

Дарина глянула с подозрением, но, видимо, ответ Гнезда её успокоил.

— Милана тоже в порядке. Гнездо хорошо её защищало. Пойдём?

— Конечно, — сказал я.

Милана и впрямь была в норме. Когда мы вошли в комнату, где она была с Наськой (куда больше и светлее, чем место обитания Дарины), Милана заканчивала одеваться, застёгивала блузку. Ну вот опять эти сложности наших отношений…

— Максим! — она искренне обрадовалась моему появлению, шагнула навстречу. — Ты… как новенький!

— А был не очень? — спросил я, машинально отвечая на поцелуй. Хорошо хоть, в последнее мгновение Милана сообразила чмокнуть меня в щёку.

— Краше в гроб кладут, — честно сказала она. — Максим, мы справились!

— Без тебя я бы не смог.

— Мы уже всё решили, — Милана обняла Наську. — Обсудили с мелкой.

— Эй! — возмутилась Наська.

— Я поживу тут два-три дня, — сказала Милана. — В состоянии Призыва. Наська сказала, что три дня можно.

— Лучше два, — поморщилась Дарина. — Но нам и надо два…

— Вот, ещё лучше. Если что, я смогу помочь Гнезду. А через два дня Дарина куда-то эвакуирует Анну. И нападать на Гнездо не будет смысла.

— Хороший план, — скрепя сердце признал я.

— Единственно возможный, — уточнила Милана. — Нет, ну не можем ведь мы после всего позволить уничтожить Гнездо?

Я глянул на Дарину. Она неохотно кивнула.

— А твой институт?

— Максим! Если я расскажу, что со мной было, и напишу статью в научный журнал — меня не то, что в институте оставят, сразу в аспирантуру зачислят. Ты знаешь, что всего семь человек до нас были призваны? А пережили Призыв лишь трое! Один потом застрелился, одна женщина ушла в монастырь и ещё одна завербовалась смотрителем на маяк, живёт там в полном одиночестве уже два года…

— Хлопушки-воробышки, — сказал я. — Ну капец какой! Ошеломляющая перспектива!

— Не ругайся, — нахмурилась Милана. — Тут ребёнок.

— Он не ругается, — ехидно сказала Наська. — «Капец» — это старинное русское слово. Обозначало насыпь между двумя территориями. А ты чего подумала?

Милана с сомнением поглядела на неё, но спорить не стала. Сказала:

— Ну ты вроде как на маяк не завербовался. И в монастырь не стремишься, это я точно знаю…

Она смущённо осеклась.

— Максим, тебе жарко? — невинно спросила Наська. — Ты весь красный стал.

— Дарина, куколок разрешено наказывать? — спросил я.

— В угол ставим иногда, — призналась Дарина.

Наська быстро зажала рот ладонью.

— Где наше старичьё? — спросил я, уходя от сомнительных тем.

— С куколками. Им всем полезно пообщаться. Пойдём к ним?

Я кивнул.

Деда Боря и Елена в бою поучаствовать не успели. Собственно говоря, они успели только схватить какое-то оружие, когда всё закончилось — весь бой длился секунды три. Как я понял, со стороны это выглядело так: пол вспучился, нас с Миланой швырнуло сквозь стену (они даже не заметили, что не мы её проломили своими телами), раздался грохот выстрелов, вспышка, Дарина унеслась куда-то со мной на руках, а Наська принялась тормошить Милану.

Ну и образовалось три мёртвых монстра в разной степени повреждения: два окаменевших, один наполовину сгоревший.

Адреналина старики получили полной мерой. Деда Боря до сих пор выглядел так, будто готов был кинуться в рукопашную.

И они наотрез отказались уходить.

— Если ты нас выставишь, Дарина, — сказала Елена, — то мы, конечно, уйдём. Но это действительно то, чего ты хочешь? Вам ведь надо приводить Гнездо в порядок. И за малышами следить…

Куколками она их упорно не называла.

— И я могла бы приготовить вам нормальной еды, — продолжила она. — Я даже… — она сделала паузу, — могу испечь перемячи.

Увидев недоумённые взгляды, она пояснила со вздохом:

— Беляши. Жирные, вредные.

Дарина глянула на меня. Я пожал плечами.

— Полагаю… — Дарина вздохнула. — Это не более странно, чем всё случившееся. А беляши — это вкусно?

— Я тебя научу, девочка, — коварно предложила Елена. Потом повернулась ко мне: — Максим, а тебе бы пойти домой. И выспаться. Я оставлю тебе попробовать.

— Спасибо, — сказал я. — Знаете, а я пойду! Действительно, надо отдохнуть.

Кажется, они удивились тому, как легко я согласился.

И только Дарина вздохнула и с сомнением покачала головой. Она поняла, конечно, куда я собираюсь идти.

— Метро откроется часа через три, — сказала она.

— Зонтик дашь? — с невинной улыбкой попросил я.

Дождь был хорошим, ровным и тёплым. Раньше такие шли в мае или июне. Гроза, отдалившаяся от Москвы, снова приближалась, но пока поблёскивало и громыхало где-то в отдалении.

Шлёпая по лужам, укрываясь под здоровенным зонтом-тростью — женским, с принтом из орхидей и золочёными спицами, — я шёл к Комку на Леонтьевском. Метро закрыто, до Мичуринского проспекта я не доберусь, но какая разница? У Продавцов общий ассортимент и, как я убедился, конкуренция.

Раньше я остерегался ходить ночами, и не без оснований. Москва в двухтысячных была безопасным городом, в старших классах я часто возвращался заполночь, и родители особо не волновались. Но это было другое время, полное видеокамер, ярких фонарей, трекинга мобильников и многолюдных улиц. После Перемены появилось много людей не то, чтобы совсем уж бедных или агрессивных… скорее, тех, для кого ценность жизни снизилась. Появление Инсеков сломало какие-то духовные тормоза, как ни напыщенно это звучит. Кто-то ударился в религию, а многие, напротив, разуверились во всём — включая Бога, в которого вроде как и не верили всерьёз. Если раньше тебя могли просто прижать к стене и вывернуть карманы, то нынче вначале били со всей дури по башке дубинкой. Причём не ради грабежа, а просто так. Уложили — и пошли спокойно дальше.