Тимур Машуков - Ненаследный сын императора. Часть 1 [СИ]

— Да! — не менее решительно кивнула Катерина. — И не смей отказываться от нашей помощи! Мы — семья! Это наш общий долг!

Обратив внимание на то, какой мундир я держу в руках, собираясь надеть, Лиза неодобрительно качнула головой.

— Нет, Алеша, этот не пойдет. Посмотри сам.

Я недоуменно взглянул на предмет одежды, чем-то не устроивший сестру. Мундир как мундир, парадный, с золотым шитьём…

— Слишком нарядно. Не тот случай… — девушка зарылась в шкаф, что-то бурча, перекладывая вещи, критически оценивая каждую. Наконец, на её лице появилось удовлетворение. В руках Лиза держала чёрный скромный китель безо всяких украшений и строгие, в тон, брюки.

— Вот. То, что нужно! Ты всем своим видом должен показывать, что разделяешь с народом горе утраты, что ты носишь траур по погибшим! Понимаешь? — она пытливо заглянула мне в лицо. Я медленно кивнул. Хотя мне это и казалось наигранным, отдающим какой-то показушностью, но сердцем я чувствовал, что Лиза права.

— Отлично! Тогда мы тоже идем собираться, встретимся у выхода через полчаса.

Сестры умчались, тихо переговариваясь на ходу о чем-то своём, а я решил все же посетить покои императрицы.

Выйдя в коридор и определив, кто из охраны отправится со мной, я заметил, что взгляды гвардейцев, обращённые на меня, в чем-то неуловимо изменились. В них сквозило уважение, даже восхищение, в отличии от бесстрастного равнодушия, что было ранее.

Что ж, хорошее к себе отношение после таких событий — это то, чего я не ожидал, но чему был безмерно рад. Каждый преданный мне человек — ещё один кирпичик в стену, защищающую меня от злобы Владимира!

Узнав, куда я собрался, Софья Андреевна прослезилась:

— Дорогой мой, это так великодушно, так трогательно! Ты молодец, что принял такое решение! Я горжусь тобой, сынок!

Всхлипнув, она велела мне обождать, и принесла расшитый кошель с золотыми червонцами.

— Вот, Алёша, это мой вклад в благородное дело! И кстати, ты отлично выглядишь! Чувствуется вкус и такт, достойные императорского сына.

Мысленно поблагодарив сестру, я попросил матушку отпустить на десять минут Светлану Оленину.

— Ты же понимаешь, маменька, я хочу лично поблагодарить девушку, которая, не побоявшись негодяя, оказала мне помощь… — понизив голос, объяснил я свою просьбу.

— Конечно, Алексей, это будет правильно, — одобрительно кивнула императрица и подозвала фрейлину. Шепнув ей что-то, Софья Андреевна отпустила нас.

Оказавшись в коридоре, Светлана непроизвольно подалась ко мне, словно намереваясь крепко обнять, но оглянулась на охрану и только сказала:

— Ваше Высочество, я так рада, что с вами все в порядке!

Я кивнул и отвел её чуть подальше, чтобы нас не могли расслышать, оставаясь, тем не менее, в пределах видимости гвардейцев.

— Сейчас мы не можем обсудить все подробно и не торопясь. Надеюсь, позже ты сумеешь навестить меня. Пока же у меня есть задание для тебя.

Глаза девушки вспыхнули жгучим интересом.

— Побудь, как и обещала, моими глазами и ушами. Мне нужно знать все, что говорят при дворе о вчерашнем взрыве в кофейне. Все, даже самые нелепые слухи, каждое слово!

Я требовательно смотрел на Светлану. Она, внимательно изучая меня, медленно кивнула. Потом прошептала:

— А вы изменились, Алексей Александрович! Я вижу перед собой не испуганного, забитого мальчишку, а целеустремленного, мыслящего цесаревича, который станет достойным правителем! — её глаза радостно заблестели, она едва слышно сказала, — все таки я не ошиблась!..

И склонившись передо мной в низком реверансе, она скрылась за дверью.

Вскоре мы с сёстрами уже направлялись в Петергофский лазарет, в котором и разместили серьезно пострадавших. Тех, кто был ранен легко или отделался легким испугом, отправили по домам. Я заблаговременно велел подготовить список всех адресов, чтобы никого не забыть. Работа предстояла тяжелая.

Наблюдая за сёстрами, я удивлялся и восхищался тому, как они преобразились. Явно к выбору нарядов они подошли с той же дотошностью, что и к моему. Длинные строгие платья в пол, с отложными воротничками, гладко убранные волосы, минимум косметики и украшений. Даже в таком образе они не потеряли ни грана своей красоты, скорее, даже подчеркнули аристократичность тонких черт.

Словно ангелы, спустившиеся с небес, княжны проходили вдоль больничных коек, находя для каждого слово утешения и ободряющую улыбку. Я же черной траурной тенью следовал за ними, стараясь как можно незаметнее оставить каждому несколько золотых монет. Тем не менее, на мою долю досталось столько же, если не больше, слов благодарности и благоговейных взглядов.

— Цесаревич… Алексей… Сам… — слухи о нашем приезде распространялись со скоростью лесного пожара. Отовсюду стягивались люди, желавшие хоть краем глаза взглянуть на императорского сына, с риском для собственной жизни спасавшего простых людей… Видя, насколько сильно я чувствую себя не в своей тарелке, сестры сочувствующе мне улыбались и поддерживали своим присутствием. Пока я, с трудом находя слова, разговаривал с собравшимися, выражая надежду на их скорое выздоровление и благодаря за стойкость и понимание, девчонки заняли скромную позицию чуть позади меня, словно показывая, что именно я представляю здесь императора.

Наконец мы, выполнив свой моральный долг, отправились к экипажу. Впереди ждало ещё более тяжкое испытание — визит в семьи, потерявшие своих родных.

Каждый раз, переступая очередной порог дома, в который пришло несчастье, я ожидал обвиняющих выкриков, ненавидящих взглядов. Столь велик был груз моей вины, в существовании которой я убедил себя, что мне казалось, он заметен всему миру. Поэтому то, с каким облегчением встречали нас, как искренне благодарили за слова участия и за помощь, стало для меня открытием. Тяжелее всего пришлось нам с сёстрами в доме тех самых молодых родителей, потерявших своё дитя, крохотную светловолосую девочку в розовом атласном платьице. Как живая, стояла она перед моим внутренним взором, и невозможно было принять факт её смерти. Глядя на горе родителей, сестры давились рыданиями, да и у меня по щекам катились слезы, которых я не стыдился…

Напоследок мы проехали по Невскому проспекту, остановившись у разрушенной кофейни, где застали одного из владельцев. Невысокий, худощавый француз, осматривая руины, заламывал руки, что-то щебеча на своём родном языке, иногда, впрочем, переходя и на ломаный русский.

— Ах, монсеньер, — причитал он, — какая трагедия! Какая жестокость! Вы найдете виновного, вы накажете его?!!!

Пообещав посильную помощь в восстановлении кофейни, мы отбыли во дворец. Голова раскалывалась от боли, на душе было тяжело.