Константин Соловьев - Господин мертвец. Том 1 [litres]

Это было так естественно и приятно, видеть бегущего врага и сознавать собственную силу. Свист пуль, прежде пугающий, теперь казался им занятной мелодией, в которую их винтовки вразнобой вплетали собственные ноты. Они уже предвкушали завтрашний штурм, когда нерушимые пехотные цепи серо-синего цвета накатятся на германские позиции и выжгут подчистую тех, кого еще недавно пощадил испепеляющий французский гнев. Никакой пощады грязным бошам! Никакого снисхождения. И каждый из них окончательно станет взрослым, окрасив алым штык своей винтовки. Об этом позже можно будет писать домой письмо, осторожно выбирая выражения, но в то же время бравируя, как бы нехотя припоминая жуткие подробности. Об этом можно будет рассказать девушке, юной Кларе или Элен, прибыв в отпуск в родные края, расправляя плечи и чувствуя, как обтягивает их уже порядком потрепанный мундир, в некоторых местах которого острым гвоздем воссозданы дырки от пуль. Об этом можно будет как бы случайно упомянуть в кафе, назло сердитому метрдотелю, прежде не пускавшему гимназистов за столик. О том, как здорово бежали боши и как они падали, жалкие и беспомощные, когда пули били их между лопаток. О том, какой особенный на вкус был воздух в день французской победы…

Но вместо этого их ожидало совсем другое.

На рассвете в их сырой блиндаж, где пахло древесной плесенью, горелой кашей, гнилым сеном и оружейным маслом, ворвался взмокший офицер с сумасшедшими глазами и объявил тревогу. Они в спешке оделись, выгоняя хлопками из-под сукна мундиров щипающие за кожу клочья промозглого ледяного тумана. Офицер приказал им идти к точке «Вария», найти там пехотный взвод и укрепить его оборону при помощи пулеметов. Они пытались что-то спросить, но офицер сам ничего толком не знал – телефонный аппарат в штабе батальона изрыгал из себя бессмысленные обрывки приказов, перемежаемые ругательствами. Потом земля затряслась, точно пробужденная десятком злых нетерпеливых вулканов, и над ней встали пороховые облака, черные и серые, как причудливые ночные цветы. Это тоже не было особенно страшно, и единственное, чего они боялись, мчась по траншеям и придерживая на бегу неудобные каски, – потерять запасные обоймы или штыки.

Они прибыли в точку «Вария» и расположились там со своими пулеметами. Взвод, который они должны были укрепить, куда-то пропал, и ни единой души, у которой можно было бы спросить, что делать дальше и почему так часто и зло стучат где-то рядом пушки, не было вокруг. Наверно, боши попытались устроить вылазку, но их отогнали плотным огнем и сейчас, окружив со всех сторон, добивают огрызающиеся остатки. Ведь иначе и быть не может. Даже ребенку известно, что бошу никогда не одолеть француза, особенно во французских траншеях, а они уже не были детьми. Они были мужчинами и только ждали возможности укрепить свой новый статус, возвестив о нем всему миру гулким винтовочным хлопком. И сейчас они вслушивались в отзвуки гудящего где-то рядом боя, сжимая в оцепеневших руках тяжелую неудобную сталь оружия. Маленький костерок давал совсем немного тепла, и мокрое сукно лишь парило, толком не высыхая. Дым скверного табака щипал изнутри, а нервы гудели от напряжения, восторга и страха. Они ждали этот бой, ждали, как прежде не ждали ничего в жизни.

Дети. Дирк вздохнул, и привычный запах сырой земли, подгнившего дерева и ржавого железа показался ему еще отвратительнее, чем обычно. Он с куда большим удовольствием свернул бы шею тем, кто их сюда отправил. Выйти бы сейчас из-за укрытия, подумал он, и гаркнуть на них как следует – чтоб бросились наутек как зайцы, пачкая штаны и обгоняя друг друга. Им на школьной скамье сидеть, выясняя длину Сены, а не на грязной земле под обстрелом. «Не ной, – одернул его внутренний голос, холодный и шершавый, как змеиная кожа. – Десятки тысяч германских мальчишек сейчас точно так же сидят в сырых окопах, кутаясь в рваную форму с чужого плеча, с одной винтовкой на двоих, перепуганные и в то же время отчаянно гордые, что именно им судьба уготовила защищать Отечество. В то время как осмелевшие от своей безнаказанности англичане, американцы и французы травят их газом, расстреливают с аэропланов, давят танками. Им никто не предлагает бросить оружие и вернуться домой. Так почему ты должен дарить жизнь детям их убийц? Если Смерть назвала тебя своим глашатаем, надо исполнить эту обязанность до конца».

А они даже не замечали его. Переговаривались, тараторя на своем птичьем языке. То и дело поминали какого-то Себастьяна, и по тому, как краснел один из них, неловкий юноша с застенчивым взглядом, Себастьяном был именно он. Может, они прознали, что дома его ждет подружка, и теперь спешили уязвить не колкой еще ребяческой шуткой, в которой больше зависти, чем злости. Другой, чернявый, как цыган, все пытался что-то рассказать, должно быть, какой-то свежий анекдот, услышанный от фронтовиков, но его никто не слушал, и он, вновь и вновь прерываясь, в досаде хлопал по сырым спинам кулаком. Еще один, в очках, скорчился у самой стены, не понимая, что мокрая древесина обшивки крадет его тепло, а не греет, трет руки и дышит в кулаки, даже не думая оглянуться. Трое устроились играть в самодельные карты и шлепают размокшими бумажками, не обращая внимания на царящий вокруг грохот боя.

Дирк снял с ремня гранату и вывинтил предохранительный колпачок. С такого расстояния промаха не даст даже безусый вольноопределяющийся. Взрыв разметет синие мундиры в разные стороны, оставив только ворохи трясущегося и стонущего тряпья. Таких можно даже не добивать. Пусть лежат, пугая предсмертным плачем спешащие подкрепления. Тоже действенный трюк, один из многих тысяч, усвоенных тут. Но силы дернуть за фарфоровое кольцо не было, а граната, казалось, приросла к руке. Дирк вернулся к остальным «висельникам», ползком, так никем и не замеченный.

– Толль, – сказал он, ища взглядом огнеметчика. – Это задача для огнемета. Восемь душ, пара пулеметов. Накрыть их. Раза два или три, чтобы наверняка.

Толль деловито кивнул. Сжигать людей было его работой, а работу свою он всегда выполнял на совесть, даже когда тачал сапоги. Без лишних вопросов он скользнул за траверс, и Дирк ощутил несколько бездонных секунд тишины, которые нужны были огнеметчику, чтобы подобраться на несколько метров ближе к ничего не подозревающему врагу и прицелиться.

«Госпожа, – сказал Дирк мысленно, и тело его против воли напряглось, ожидая грозного змеиного шипения огнемета, возвещающего муки и смерть, – прими этих людей на свое попечение и будь к ним добра. Они еще не успели достаточно нагрешить, чтобы ты наказывала их страданиями».

Огнемет зашипел и несколько раз плюнул, рокоча от сдерживаемого жара. Гул пламени, от которого дрожал воздух вокруг, заглушал даже тугие хлопки огнесмеси. Дирк ощутил привычную волну теплого воздуха, проникшую сквозь забрало. Она пахла керосином – тревожный, неприятный запах.