Гарри Гаррисон - Крест и король

Так откуда же дурные предчувствия, спрашивал себя Шеф. Загвоздка в Катреде. Шефом овладела какая-то внутренняя уверенность, что это дело не разрешится в общем сражении, что в конце концов оно сведется к схватке ратоборцев. До сих пор он про себя надеялся на Катреда, на его силу и искусство, но больше всего — на его непримиримый дух. Катреда никогда не приходилось подбадривать, только сдерживать. До сих пор. Теперь же он был молчалив, печален, дух скрытой угрозы, который всегда исходил от него, исчез.

Трясясь на реквизированном армией пони, Шеф заметил, что к нему присоединился Хунд. Как обычно, он не рвался заговорить первым, просто ждал, пока Шеф найдет для него время.

Шеф украдкой оглянулся на едущего в десяти ярдах позади Катреда и тихонько проговорил:

— Боюсь, я потерял своего берсерка.

— Я тоже так считаю, — согласился Хунд. — А думаешь, нам понадобится берсерк?

— Да.

— Помнится, Бранд говорил о том, что делает берсерка берсерком. Он сказал, что это не человек, одержимый каким-то духом, а человек, который ненавидит себя. Может быть, у нашего берсерка, — Хунд избегал называть Катреда по имени, на случай если тот услышит, — может быть, у него появилась какая-то причина, чтобы перестать ненавидеть себя.

Шеф вспомнил о Мистарай и странном замечании, которое сделал Эхегоргун о потаенном народе, об их отношении к спариванию. Он вполне способен был представить, что Катред, если не может снова считать себя мужчиной, может зато считать себя троллем.

— Я не хотел бы, чтобы эта причина вернулась, — сказал Шеф, — но я предпочел бы, чтобы в нем осталось немножко побольше от него прежнего.

Хунд достал что-то из-под длинного плаща, какие теперь носили в отряде, чтобы защититься от ветра и ливней.

— Сдается мне, что есть и другая причина, почему берсерк становится берсерком. Точно так же, как твои видения могут быть вызваны чем-то внутри тебя или каким-то веществом в зерне или в финском напитке видений, так и дух берсерка может вызываться чем-то, что есть в душе — или в теле. Я поговорил с финнами с помощью Оттара. Они используют не только мухоморы. Вот здесь есть другое зелье.

Он показал Шефу фляжку.

— Что это?

— Отвар. Кипящей водой заливают грибы, но на этот раз не те красные с белыми крапинками, мухоморы, из которых делают напиток видений. И не те, другие грибы, которые я знаю, они, — Хунд снова понизил голос, — похожи на пенис. Это какие-то совсем другие грибы. Финны зовут их «рысье ухо», по имени большой кошки, которая промышляет в этих лесах. Такие грибы доводят людей до исступления, делают берсерков из самых кротких. — Он протянул фляжку. — Если тебе надо, возьми это. Дай попить Кат… нашему другу.

Шеф задумчиво взял зелье.

Рядом с великим храмом в Уппсале располагался загон, прикрытый соломенной крышей, с земляным полом и плетеными стенами, так что дождь хлестал в каждую щель. Восемнадцать десятков мужчин и женщин толпились в нем, руки их были привязаны к железным кольцам, нанизанным на длинную палку. Будь у них время и силы, среди них нашелся бы человек, чтобы освободиться самому и отвязать остальных. Но стража сновала взад и вперед, избивая дубинками любого, кто осмеливался пошевелиться, делал хоть что-нибудь похожее на попытку побега. У стражников было больше хлопот, чем обычно, — так они говорили друг другу. Не только из-за того, что предназначенных для жертвоприношения было больше, чем мог вспомнить хоть кто-нибудь из живущих. Жертвами в этот раз были не обычные мешки с костями, умирающие в петле или от ножа лишь на несколько дней раньше, чем они умерли бы от холода и от истощения. И это правильно, говорили стражники, нацеливаясь, чтобы в очередной раз сломать дубинкой пальцы или ключицу. Богам для разнообразия хочется свежего мяса. Возможно, бедствия шведов вызваны недовольством богов, вынужденных подолгу варить мослы принесенных в жертву.

Квикка, нянча руку, сломанную, когда стражник заметил его попытку снять железное кольцо, прошептал самым уголком рта стоящему рядом Торвину:

— Не нравится мне, как выглядит Удд.

Действительно, коротышка, кажется, готов был расплакаться — это вполне естественно, но ни англичанин, ни человек Пути не захочет дать своим врагам лишний повод для издевательств. Он уставился на одного из шведов, жреца, который вошел в загон. Таков был обычай шведских жрецов великого храма, жрецов Дуба Королевства, — заранее издеваться и глумиться над своими пленниками; они верили, что богам угодны ужас и отчаяние, которые испытывают жертвы. Говорили, что этот обычай установил их древний король Ангантир. Другие же считали, что это нравится только подонкам. Удд слушал крики шведа, и его нижняя губа дрожала.

— Не надейтесь, что это будет быстро! Не думайте, что вы легко отделаетесь. Я двадцать лет совершаю жертвоприношения в этом храме. В юности я еще делал ошибки. Я допускал, чтобы люди ушли к богам и сами того не заметили. Но не теперь! Те, кого я вешаю, будут еще в полном сознании и с открытыми глазами, когда вороны Одина прилетят терзать их. Что с тобой будет, когда ворон сядет тебе на голову и захочет клюнуть? Я-то видел! Ты постараешься поднять руки, правильно? Но руки я тебе свяжу. И это еще не все. Даже после того, как вы умрете, отойдете к богам, тогда, как вы думаете, что будет с вами? Вы, христиане, будете сидеть на облаке с арфами в руках, а? Нет! Вы рабы здесь и останетесь рабами там.

Жрец начал петь священный гимн, его голос и интонации странно напоминали Торвина. Религия Пути родилась именно здесь, во внезапной вспышке озарения понял Квикка. Из верований, подобных этому. Они не то чтобы стали милосерднее — последователи Пути были так же жестоки, как и все остальные, — но того подспудного отчаяния, что присуще истинному язычнику, исступленности, неотделимой от страданий, у них не было.

Голова Удда упала, лицо его исказилось. Увидев это, языческий жрец прервал пение и разразился приступом торжествующего хохота. Он смеялся, а Торвин запел, его низкий голос в точности подхватил тональность языческого напева, но в другом ритме:

Язычник закричал от ярости, побежал вдоль рядов прикованных узников к своему противнику, изрыгая проклятия и потрясая дубинкой. Когда он пробегал мимо, связанный Хама ухитрился сделать ему подножку. Жрец растянулся почти у самых ног Торвина. Торвин с сожалением посмотрел на дубинку, запястья его были прикованы выше плеч. Он вышел вперед на полную длину цепи, ударил обутой ногой. Раздался хруст, язычник захрипел из самой глубины горла, затем задохнулся.