Гарри Гаррисон - Крест и король

Не так в Германии. Сословию воинов здесь не разрешалось оседать на земле и устраиваться с удобствами. Им полагалось нести службу. В противном случае замену находили немедленно. Воину средних лет следовало самому позаботиться о том времени, когда ослабеет держащая меч рука, — ведь князь не считал себя ничем обязанным перед своими людьми. Что касается сыновей воинов, многие из них не имели никаких надежд на будущее. И не зря, холодно подумал Эркенберт, при всех своих заботах о чистоте крови они больше подобны смердам или керлам, чем благородным, ведь у них можно отобрать собственность в любой момент. Такие люди, благодаря их воинственности, толпами будут рваться в орден, который даст им, словно черным монахам, кров и товарищескую поддержку до самой смерти.

И все же Эркенберт и его товарищи не имели бы такого успеха при наборе рекрутов, если бы не красноречие архиепископа Римберта. Десятки раз на пути из Кёльна в Гамбург дьякон слышал, как тот скликает толпы в каждом городе, где они останавливались, и внимал его проповедям.

Архиепископ всегда цитировал евангелиста Матфея: «Я посылаю вас, как овец среди волков».

Он напоминал слушателям, что Христос запретил апостолу Петру сопротивляться воинам, которые пришли за Ним в Гефсиманский сад, и требовал от своих учеников подставлять другую щеку, и если кто-то принудит их пройти с ним одно поприще, то пройти два.

Он развивал эту тему, пока на лицах воинственных слушателей не появлялись признаки сомнения и неодобрения.

И тогда архиепископ заявлял, что сказанное Христом — истина несомненная. Но что будет, если человек заставит тебя нести его ношу одну милю и ты добровольно пронесешь ее две мили, а потом он вместо благодарности обругает тебя и прикажет нести еще две мили, еще десять, еще двадцать? Что, если ты подставишь другую щеку, а враг ударит по ней снова, и снова, и снова — своим хлыстом, как пса? Толпа начинала гневно колыхаться и роптать, а Римберт кротко спрашивал слушателей о причине их гнева. Разве то, о чем он рассказывает, не в сотни раз меньше унижений и обид, которые они терпят от северных язычников? И тогда Римберт говорил о том, чему был свидетелем за долгие годы своего апостольского служения на Севере: изнасилованные дочери и жены, мужчины, угнанные в рабство до самой смерти, христиане на коленях в снегу, оплакивающие свою судьбу — стать жертвами на алтарях языческих богов в Оденсе, или Каупанге, или, хуже всего, в шведской Уппсале. Когда мог, Римберт называл по имени мужчин и женщин именно из этого города или из этих мест — запас душераздирающих историй он имел неисчерпаемый, и кто бы его не имел, подумал Эркенберт, после тридцати лет несения безнадежной и бессмысленной миссии обращения язычников.

И когда гнев толпы достигал высшей точки, когда служивые в ней свирепели, потрясали кулаками и кидали оземь свои кожаные шапки, Римберт изрекал то самое: «Я посылаю вас, как овец среди волков». «Да, — говорил он, — шедшие со мной добрые священники, из которых и десятой части не вернулось домой, были агнцами — и агнцами они останутся. Но с этих пор, — тут в его голосе звенела сталь, — посылая овец своих, я прослежу, чтобы рядом с каждой овцой шли… нет, не другие овцы и даже не волки. Огромный пес, гигантский мастиф немецкой породы, в крепком шипастом ошейнике, и следом еще двадцать таких же. Вот тогда посмотрим, как северные волки отнесутся к проповеди агнца! Может быть, тогда они расслышат его блеянье».

И Римберт шутил и играл словами, иногда даже подражал бараньему голосу, смешил слушателей, позволяя им освободиться от напряжения и ярости. А потом спокойно и неторопливо излагал свой замысел. Посылать миссию за миссией на Север, к самым дружественно настроенным языческим королям и князьям. Во главе каждой миссии — образованный и благочестивый священник, как это и было всегда, но вот новое: духовное лицо сопровождает сильный отряд телохранителей, людей благородного происхождения и рыцарского звания, без жен и детей или прочих привязанностей, воинов, хорошо владеющих мечом, копьем и булавой, умеющих править боевым конем одними шенкелями, держа в руках щит и пику, — бойцов, с которыми даже северные пираты предпочитают не связываться.

А потом, завоевав полное внимание слушателей, Римберт рассказывал о Святом Копье: когда оно вернется в империю, вместе с ним прибудет и дух Карла Великого и снова поведет христиан к победе над врагами. А сейчас помощники архиепископа готовы выслушать всех желающих вступить в орден Копья и отобрать достойных.

Поэтому Эркенберт и держал в руках толстую стопку листов пергамента, исписанных столбцами: имена кандидатов, свидетельства их благородного происхождения, — ведь простолюдина или сына простолюдина нельзя принимать ни при каких обстоятельствах; перечни богатств, которые эти люди готовы пожертвовать ордену, и описания их личного оружия и амуниции. В свое время некоторых вычеркнут из списков, других примут. Большинство вычеркнут. И многих — не из-за бедности или сомнительного происхождения, а из-за испытания, которое устраивает для них ваффенмайстер архиепископа, его военный советник. Как только Эркенберт записывает данные, кандидаты расходятся по обширному полю у деревянного частокола неоднократно разграбленного Гамбурга. Здесь они дерутся на тупых мечах и со щитами. На коне преодолевают сложную полосу препятствий, с чучелами, которых нужно поразить копьем. Сходятся в рукопашной схватке на ринге. И повсюду бродит седой ваффенмайстер или его старшины — наблюдает, сравнивает, запоминает имена.

Эркенберт бросил взгляд на Арно, советника архиепископа Гюнтера, посланного во владения Римберта с задачей наблюдать, оценивать и докладывать. Они улыбнулись друг другу. Один невысокий и темноволосый, другой долговязый и белокурый, оба любили поворочать мозгами и ревностно относились к делу.

— Архиепископ легко сможет набрать первую сотню, — сообщил Эркенберт.

Прежде чем Арно ответил, раздался другой голос:

— Теперь надо набрать только девяносто девять.

Дьякон и советник из-за своих столов уставились на новоприбывшего.

Рост невелик, отметил Эркенберт, чувствительный к этой подробности. Но у незнакомца были чрезвычайно широкие плечи, размах которых подчеркивала его тонкая, прямо девичья талия. Он был одет в кожаную куртку с подбивкой, какие всадники носят под кольчугами. Эркенберт заметил, что в верхнюю часть жакета для уширения вшиты вставки, аккуратно, но без попытки подобрать цвет. Кроме жакета, на вошедшем была, кажется, только фланелевая рубашка из самых дешевых и поношенные шерстяные штаны.

Глаза у незнакомца пронзительно-голубые, волосы такие же светлые, как у Арно, но стоят ежиком. «Я видел лица опасные и видел лица безумные, — подумал Эркенберт, вспоминая Ивара Бескостного. — Но более сурового лица не встречал». Оно казалось высеченным из камня, кожа обтягивала выпирающие кости. Шея с бугром сзади, как у бульдога, голова даже выглядит маленькой.