Гарри Гаррисон - Крест и король

Вигдьярф хорошенько рассмотрел амулет-молот на груди у Бранда, потом стоящих рядом со своими лошадьми мужчин и женщин.

— Ты в странной компании, — отметил он. — А может быть, и не в такой уж странной. Когда человек вешает на шею такую штуковину, я всегда жду, что следующий его шаг — крещение. И что потом? Он разговаривает с трэллами, помогает им бежать. Сам становится трэллом. Ты уже дошел до этого, Вига-Бранд? Или еще что-то осталось от тебя прежнего?

Бранд соскользнул со своей малорослой лошадки и с топором в руке шагнул вперед.

— Давай покороче, Вигдьярф, — сказал он. — Когда мы виделись в последний раз, ты даже не чирикал. А сейчас возомнил о себе невесть что. К чему все это? Неужто вместе с братьями замыслил нас ограбить? Уж не сомневайся, это многим будет стоить жизни.

Позади него Озмод поднял арбалет, прицелился в ветвистый дуб у церковных дверей и нажал на спуск.

Неуловимый для глаза полет — и эхо удара разносится по замолкшей площади. Озмод неторопливо перезарядил — четыре ловких движения, щелчок, и новая железная стрела легла на свое место.

— Попробуй-ка ее вытащить, — предложил Бранд. — Или у тебя другая задумка? Может, только ты и я, один на один?

— Только ты и я, — согласился Вигдьярф.

— И если я выиграю?

— Свободный проход для всех вас.

— А если победишь ты?

— Мы получаем все. Лошадей, рабов, мужчин, женщин. Для женщин у нас место найдется. Но не для мужчин. Ведь у трэллов, которым позволили думать, что они тоже люди, появляются неправильные мысли. Их отправим на священные деревья, пусть кормят воронов Одина. Может, кого-то и пощадим, убедившись, что он не опасен. Но ты же знаешь, как мы тут обходимся с беглыми. Если не убиваем, то кастрируем и клеймим. Самое надежное средство. Но у тебя есть другой выход, Бранд. У тебя одного. Просто отойди от них. Они не из твоего народа. Отдай их, присоединяйся к нам, и никаких хлопот ни тебе, ни мне. Ты даже получишь долю с добычи.

— Не пойдет. — Бранд подбросил топор и схватил его обеими руками. — Здесь и сейчас?

Вигдьярф помотал головой:

— Слишком много народу хочет посмотреть. Я обещал, что ты согласишься. Сейчас люди собираются со всех хуторов трех долин. Площадку для поединка мы разметили там, у реки. Завтра утром. Только я и ты.

Пока Шеф слушал этот разговор, который сулил ему клеймо, холощение и рабский ошейник, он ощутил затылком знакомую хватку, означавшую, что предстоит видение. На этот раз он не противился. Как и на кургане в Хедебю, его глаза оставались открытыми, он по-прежнему видел маленькую замызганную площадь, деревянный храм, напряженно выжидающих вооруженных мужчин. Но в это же самое время другая картина разворачивалась перед его взором, впитывалась зрением, словно выколотый глаз находился где-то в другом месте и видел так же хорошо, как и уцелевший.

Он увидел большую мельницу, похожую на ту, что Удд показывал ему в Каупанге, с двумя горизонтальными жерновами, лежащими друг на друге, и с засыпным желобом. Но не было ни шестерней, ни бегущей воды. Помещение было сухим, как в знойное лето, пыль стояла столбом — и ни капли влаги, чтобы прибить ее.

В пыли двигался одинокий человек, медленно и упорно налегая на рычаг ворота. Толстый, как рулевое весло корабля, тот был прикреплен к верхнему жернову, который проворачивался круг за кругом. И круг за кругом двигался человек, не отдыхая, не останавливаясь, не видя ничего, кроме этого запыленного помещения.

Но на самом деле ничего он не видит, понял Шеф, потому что слеп, его глазницы были пусты. Человек на мгновение сбился с шага, стараясь получше упереться ногами. Тут же откуда-то появилась плетка, и багровая полоса пролегла по обнаженной грязной спине. Хотя и слепой, человек обернулся, будто потревоженный надоедливой и неуловимой мухой. Его запястья были прикованы к рычагу большими железными кандалами.

Когда труженик снова налег на рычаг, Шеф увидел чудовищные мускулы, бугрящиеся на руках, спине и боках. Казалось, на них была одна кожа, ни крупицы жира. Человек был так же силен, как Бранд, и имел такую же рельефную мускулатуру, как у Шефа. На его плечах лежали курчавые черные волосы.

«О таком способе помола Удд не знает, — подумал Шеф, когда видение стало блекнуть. — Использовать воина вместо вола, или лошади, или десятка рабынь с ручными мельницами. Но кажется, мой покровитель из Асгарда показал это не для размышлений о мельницах, как и видение с Вёлундом не предостерегало от открытых ларцов. Тогда он хотел предупредить, что мальчик умрет. И падение крышки было выстрелом из катапульты. А теперь мельничный камень, жернов… Это намек на что-то более злободневное, чем шестерни и передачи».

— Завтра утром, — повторил Бранд слова Вигдьярфа. — Я и ты.

Шеф послал лошадь вперед, чтобы поравняться с Брандом.

— Завтра утром, — сказал он, глядя с высоты на дородного Вигдьярфа. — Но не ты против него, а наш боец против вашего.

Норманн глянул на арбалеты и открыл рот для возражений, однако Шеф быстро вставил:

— Оружие выбирает ваш человек.

Вигдьярф задумчиво и подозрительно посмотрел на отряд позади Бранда, потом кивнул.

Где-то не очень далеко — или это было в голове у Шефа? — тихо скрипели вращающиеся жернова.

Шеф заметил, что к их небольшому отряду, расположившемуся в загончике на краю общинного пастбища, направляется человек. Выглядел он скорее растерянно, чем враждебно или угрожающе. И действительно, подойдя, крестьянин остановился и изобразил то, что можно было счесть за неуклюжий поклон, исполненный человеком, который слышал о таком обычае, но никогда в глаза не видел, как это делается. Его взгляд задержался на белом жреческом одеянии Хунда, теперь сильно испачканном, и на пекторали в виде яблока Идун.

— Ты лекарь, — сказал пришедший.

Продолжая сидеть, Хунд кивнул.

— В нашем селении много тех, кто болеет и у кого не заживают раны. Мой сын сломал ногу, мы ее завязали, но она срослась криво, теперь на нее нельзя опираться. У моей матери болят глаза. Есть и другие — женщины, которым новорожденные разорвали чрево, мужчины, годами страдающие зубной болью, сколько бы зубов мы ни выдернули… Лекари сюда никогда не заходят. Ты не посмотришь больных?

— Ну вот еще! — ответил Хунд.

Лекари Пути не верили в человеколюбие, никогда не слышали о клятве Гиппократа.

— Если завтра ваш боец победит, вы нас или повесите, или кастрируете и сделаете рабами. С какой стати я буду лечить того, кто собирается завтра меня клеймить?

Норманн озадаченно посмотрел на остальных:

— Вигдьярф же не знал, что ты лекарь. И наверняка… что бы ни случилось… Он не про тебя говорил.

Хунд пожал плечами:

— Он говорил о моих товарищах.